"Джеймс Олдридж. Мой брат Том" - читать интересную книгу автора

- Мне тоже, но все-таки, черт побери, как нам быть?
Пегги спросила:
- Ты меня любишь?
- Ты знаешь сама...
- Нет, я хочу, чтобы ты сказал.
- Я тебя люблю, Пег.
- А все остальное неважно, - сказала она, блеснув на него своими
зелеными, мокрыми от радостных слез глазами.
Все-таки они нашли друг друга, а это было не так-то просто, принимая во
внимание все обстоятельства. Пока что эти обстоятельства складывались не
совсем обычно, хоть, признаться, я бы дорого дал, чтоб услышать, как Том,
пожиратель апельсинов с кожурой, говорит: "Я тебя люблю, Пег".
Снова они крепко прижимались друг к другу, и снова Том целовал Пегги, а
она тихо стонала от сладкого томления. А в ликующем Томе было что-то от
язычника и от атлета. Он ей потом говорил, что ему хотелось на вытянутых
руках поднять ее к небу и так, высоко держа над головой, пронести до самой
реки и бросить в воду, а потом прыгнуть следом. В конце концов, секс - это
не всегда только секс.
Я, кажется, впадаю в несерьезный тон, но тут ничего не поделаешь:
трудно через двадцать семь лет рассказывать о начале юной любви иначе, как с
легкой усмешкой. Вероятно, на самом деле все это было гораздо острее, чем
оно выходит в моем рассказе. Том в тот вечер, по дороге домой, готов был
выть, рычать и кусаться от обиды на мир, загонявший его в темный угол, когда
ему мчать бы по людным улицам со скоростью ста миль в час, плечом к плечу с
Пегги, веселой и сияющей счастьем. Для Пегги, выросшей под сенью более
деспотичной морали, чем наша, счастье не омрачалось тем, что это счастье
надо было скрывать. Ей радостно было лелеять и холить родившуюся любовь,
оберегать ее и втайне даже строить вокруг нее воздушные замки, и она пришла
домой, полная тем новым и удивительным, что вдруг открылось ей в ее теле и в
ее набожной католической душе, думая лишь о том, как бы не попасться на
глаза матери, слишком многоопытной, чтобы не разгадать, что с ней случилось.
В сущности, не случилось ничего, просто они с Томом встретились,
целовались и признались друг другу в любви, но Пегги смотрела на это иначе.
Так велико было переполнявшее ее радостное чувство, что не могло не быть
грешным, вот только оставалось неясным, в каком из семи зарегистрированных
смертных грехов она повинна. Пегги уже слегка надоело исповедоваться по
пятницам - входить в маленькую фанерную исповедальню, где всегда пахло
конским навозом, потому что за стеной был лужок, где прихожане, приезжавшие
к мессе из-за города, ставили лошадей и экипажи, и выкладывать отцу Флахерти
список своих грехов за неделю; иногда оказывалось, что в этом списке
представлены все шесть видов - шесть, потому что в седьмом, похоти, она ни
разу еще не признавалась даже самой себе. Все ее грехи были
отвлеченно-духовного свойства; к обыкновенным нарушениям законов страны дочь
Локки Макгиббона настолько привыкла, что даже не считала их грехами, в
которых следует исповедоваться.
Но Том - это уж явно был грех, только какой? Неужели похоть, седьмой,
смертный грех, до сих пор еще ею не испытанный? Ей страстно хотелось в это
поверить, но она не решалась. Ясно было одно: тут грех, в котором нужно
исповедоваться отцу Флахерти. Но в пятницу, когда она шла в церковь, мысль
об исповеди, все эти дни казавшейся лестным доказательством ее женской