"Джеймс Олдридж. Мой брат Том" - читать интересную книгу автора

сидел у Ганса Драйзера и вместе с ним сокрушался по поводу новых печальных
вестей из Испании. Антони Иден договорился об "обмене уполномоченными" с
Франко, что практически означало признание незаконного правительства чуть не
в самый разгар гражданской войны. Эттли* запротестовал было, но Иден его
уверил, что это всего лишь удобный дипломатический ход. Конечно, Ганс
Драйзер и Том понимали - равно как и Эттли, - что ход действительно очень
удобный для Англии, стремящейся к компромиссу с Франко, которого привели к
власти немецкие и итальянские бомбардировщики при поддержке иденовской
изворотливой политики умиротворения. Старый и молодой сидели в садике
Драйзера, ели инжир и мрачно смотрели вдаль за Биллабонгом, где им виделось
фашистское будущее.
______________
* Эттли, Климент Ричард - английский государственный и политический
деятель в 1935-1955 гг., лидер лейбористской партии.

Том мечтал поехать в Испанию сражаться за республику. Старый Драйзер
часто рассказывал ему о первых послевоенных годах в Германии, когда на улицы
немецких городов вместе с солдатами вышли рабочие - на рукаве красная
повязка, за плечами винтовка с примкнутым штыком - и старый, прогнивший
строй рухнул; беда только, что через десяток лет он возродился, причем в
худшем виде. Когда в 1920 году произносили слово "революция", говорил
Драйзер, оно означало не только русскую революцию, но революцию в Европе.
Вся Европа пылала тогда огнем революции, и огонь этот горит до сих пор, и
враг в 1937 году тот же, только сейчас этот враг готовит разрушительные
силы, каких еще не знала история. Том слушал и знал, что наступит время, и
он должен будет встать лицом к лицу со всем, о чем толковал старый немец. Он
должен будет пойти воевать, чтобы не дать чудовищу пожрать весь мир без
остатка. Даже я, намеренно гнавший от себя все подобные мысли, даже я знал
это. Каким-то незащищенным участочком мозга я угадывал, что лучшие мои
зрелые годы будут отданы войне. И все наши парни, вплоть до последних тупиц
и олухов, чувствовали это, но, в отличие от других, Том знал, почему нам
придется воевать и за что.
Все еще полный своими тягостными мыслями, Том поздно вечером встретил
наконец Пегги и схватил ее в объятия. Пегги мне впоследствии говорила, что
ничего не помнит, ничего не может рассказать об этих первых минутах их
встреч; они просто таяли оба, и, подтаяв, слеплялись друг с другом - руки,
губы, уши, колени, все.
- Где ты пропадал весь вечер? - спросила Пегги, когда они наконец
оторвались друг от друга.
- Я был у Ганса Драйзера, - сказал Том.
- У этого противного, грязного старикашки? На что он тебе сдался?
Удар был неожиданный, но Том сумел устоять. Меньше всего можно было
назвать Ганса Драйзера грязным. Я иногда видел его за работой, случайно
заглянув в паровозное депо, и всегда он оставлял впечатление удивительной
собранности, точности и чистоты, даже если весь был перепачкан в мазуте. Это
был механик по призванию, страстно влюбленный в свой паровоз.
- Он вовсе не грязный, Пег, - сказал Том, нахмурясь.
- У него мысли грязные, - отрезала Пегги.
У нее было скверно на душе после бесплодной прогулки по Данлэп-стрит, а
у Тома было скверно на душе оттого, что он сейчас здесь, в Сент-Хэлен,