"Илья Олейников. Жизнь как песТня " - читать интересную книгу автора

сей день как образец эпистолярного жанра, как венец человеческого мышления,
как праздник русского языка, наконец. Даже потеряв, я бы все равно хранил
его в своей памяти. Потому что такое невозможно забыть. Потому что,
закрывая глаза, я всегда вижу каждую букву, каждую запятую, каждую
каллиграфическую загогулину.
"Послушайте, вы, - писал Чумаков, - будь я даже гидроцефалом (слово-то
какое нашел), каковым, как я наслышан, вы меня считаете, то и тогда я бы
сумел понять, что больные зубы, аппендицит и мениск - вещи совершенно
несовместимые. Ваши долбаные защитнички от медицины, эти сраные докторишки,
загребли вас с одной целью - они хотят, чтобы вы за время вашей сраной
болезни смогли помочь их госпитальной самодеятельности, и все это лишь для
того, чтобы подорвать самодеятельность полковую, которой я имею честь
руководить. Тем самым эти засранцы жаждут низвести меня до уровня сраного
дирижеришки сраненького оркестрика. И вы, многоуважаемый, поспешествуете им
в этом сраном деле. Но ни хрена ни у вас, ни у ваших сраных эскулапов не
получится. Не на того напали. Так что выбирайте одно из двух - либо вы
сейчас же прекратите заигрывания со сраным госпитальным начальством, либо
одно из двух. В случае же отказа и вам, и вашему сраному благодетелю
п....ц. Это я вам гарантирую и как офицер Советской Армии, и просто как
интеллигентный человек".
Вы, конечно, заметили, что чаще всего Чумаков употреблял слово
"сраный". Очевидно, именно оно в момент напи-сания письма больше всего
соответствовало душевному состоянию капитана.
Пакет мне вручил вестовой Витек. Он был по-телеграфному краток.
- Шеф взбешен. Возвращайся.
- Что я, с ума, что ли, сошел? - ска-зал я, зная своего милого
начальника как облупленного.
В минуты гнева он мог невзначай и табуреткой шибануть. А мне вовсе не
хотелось, чтобы в моей истории болезни появилась еще одна запись - пролом
черепа тупым предметом.
- Никуда я не пойду. Да и куда я пойду с больной ногой?
Витек укоризненно покачал головой:
- Зря ты все это. Так что ему передать?
- Передай, что мне предстоит операция, - сказал я. И добавил: -
Серьезная операция!
Само собой понятно, что Чумаков слово свое сдержал, и, как только я
вернулся из госпиталя, мы были высланы в батальон. Савельев, имея за
плечами два года мединститута и год службы, устроился фельдшером в
медсанчасть. А в моем военном билете появилась еще одна загадочная запись:
"Рядовой-гранатометчик".
На сем попрощаемся с Чумаковым.

Новый персонаж выползает на сцену - старший лейтенант Пеньков.
Когда я появился в расположении, Пеньков созвал сержантов и, ткнув
пальцем в мою сторону, произнес:
- Видите этого сучьего потроха?
- Видим, видим! - откликнулись сержанты.
- Глаз за ним да глаз! - И показал мне новенькую записную книжку. -
Это для тебя, голубчик. Следить за тобой буду, записывать буду и не
успокоюсь, пока я тебя, гада, до дисбата не доведу, - обнадежил он.