"Илья Олейников. Жизнь как песТня " - читать интересную книгу автора Пеньков, как и следовало ожидать, начал закипать тульским самоваром.
То есть с присвистом и медленно. - Что за маскарад? - процедил он. "Во время транспортировки попал в аварию. Сотрясение мозга и перелом челюсти", - написал я и горестно вздохнул. - Что, так навернулся, что даже говорить не можешь? Я мотнул головой. Пеньков расслабился и сел. На лице его воцарилось умиро-творение. - Да! - удовлетворенно сказал он. - Значит, все-таки есть Бог на свете. И замурлыкал под нос какую-то незатейливую мелодию. По всему было видно, что таким я ему явно нравился. Но при этом чувствовалось, что если бы к моей проломленной голове добавилась бы, скажем, и оторванная снарядом нога, то тогда я бы понравился Пенькову еще больше. Но об этом можно было только мечтать. А посему, оглядев меня и удовлетворившись уже окончательно, что Бог все-таки есть, он вынул из сейфа документы и со словами: "Чтобы глаза мои больше тебя не видели" - бросил их на стол. Я отдал честь и вышел. Точнее, выбежал. Я рванул в Дом офицеров, где меня уже поджидала заготовленная заранее гражданская одежда, и, забравшись в душ, яростно отдирал промыленной мочалкой два въевшихся в тело года. А через часик, в модном прикиде, хорошо пахнущий и кокетливо потряхивающий шелковистыми кудрями, я вновь постучался в пеньковскую дверь. И снова Пеньков не узнал меня. одетого посетителя в служебное время в воинском учреждении. Я был настроен дружелюбно. - Буду богатым, - сказал я, вынимая из дипломата колбаску, сырок, хлебушек и литровую бутыль портвейного вина. Сначала Пенькову показалось, что ему мерещится. Он даже мотнул головой, как бы говоря: "Свят, свят, свят!" - но потом, сквозь дорогое пальто, лихие усы и шопеновскую прическу он явно начал замечать некоторое сходство с тем марлевым чмом, которому он чуть более часа назад сам, своими собственными руками отдал военный билет. Эффект узнавания стоил дорогого. Недаром все-таки я выкинул на прощание этот опасный фортель. Пенькову стало так обидно за себя, что даже злость улетучилась. - Падла! - только и смог сказать он. - Какая же ты падла! - Стаканчики есть? - спросил я, нарезая по-хозяйски закуску. - В сейфе! - как из гроба прозвучал ответ. Первый стакан мы выпили молча. Второй тоже. Потом Пенькова прорвало. - Ты думаешь, я не понимаю? - вдруг заговорил он. - Думаешь, я не понимаю, о чем ты думаешь? "Я личность, а этот офицеришка поганый - жлоб армейский!" Что, скажи, не думаешь? Я пожал плечами, не желая разрушать наметившуюся было интимность встречи. - Молчишь? - страшно обижался Пень-ков. - Молчишь, всякую мутоту про меня думаешь. А что ты про меня знаешь? Встаю в пять утра, ложусь в |
|
|