"Илья Олейников. Жизнь как песТня " - читать интересную книгу автора Целлофановая делегация сиротливо потянулась в указанном направлении.
Баба Фрося тоже спала. Это и понятно - ночь на дворе. Стучались долго. Местные собаки изошлись лаем и слюной, пока мы яростным стуком пытались разбудить ветхую бабуленцию. Наконец за окошком вспыхнул свет, и после минутного шумового оформления, в виде шарканья, харканья, кашлянья и пуканья, заскрипел засов и в проеме появилась наша спасительница. Кипренский кратко изложил ситуацию, и старуха уже было согласилась нас принять, но после успокаивающих слов Якова Исидорыча: - Так что не волнуйтесь, мы не какие-то там залетные. Мы артисты из Ленин-града, - резко передумала. - У мене ужо тута перяночавали недалече артисьты из Москвы, усюю жил-плошшать загадили-заблявали - не пушшу! - категорически отказала она. Перспектива ночевки под проливным дождем, в неотапливаемой, дырявой "Кубани", вдвойне усилила энергию Кипренского. Он предпринял еще один наскок на бабушку, причем зашел с другой стороны. Он решил ее застыдить. - Да как же вам не совестно, милая моя! - увещевал он старушку. - Как вообще можно сравнивать москонцертовскую гопоту, это бесцеремонное москов-ское хамье, с нами - ленинградцами, за спинами которых стоят Растрелли, Фальконе и "Эрмитаж". Только самая извращенная фантазия может проводить некие параллели между этими столичными фарисеями и нами - истинными носителями истинной культуры. Восприняв страстный монолог Кипренского как бессмысленный набор ранее не слышанных букв и звуков, старуха подозрительно на него посмотрела и, решив, что с таким лучше не связываться, перекрестилась, махнула рукой и сказала: Мы ввалились в избу и разомлели от домашнего тепла. А отогревшись, почувствовали голод. - Поесть бы чего, баба Фрося, - сказал кто-то. - Мы заплатим. Баба Фрося молча вынесла из погреба банку сметаны, бутылку самогона и буханку черствого хлеба. Наспех запив сметану самогоном и зажевав сие изысканное блюдо кусочком горбушки, мы улеглись спать. В животе после съеденного неинтеллигентно заурчало. Вскоре одного из нас, а именно ксилофониста Солодовникова, тридцатилетнего холостяка с изячными манерами и прыщавым лицом, некая таинственная сила властно поманила в сортир. Странно, что его одного. Сказывались последствия ужина. Солодовников выглянул в открытое окно и ничего нового не увидел - за окном лил все тот же постылый дождь, а вожделенный сортир находился метрах в тридцати от дома. Никак не меньше. Солодовников томился двояким чувством - звериным желанием поскорее добраться до заветного очка и совершенной неохотой выбираться из теплого жилища по причине темноты, непогоды и незнания местности. Сначала он попробовал переждать кризисный момент, но организм не захотел пойти ему навстречу. Скорее, наоборот, - он явственно ощутил, что еще мгновение - и природа, не церемонясь с его тонким и трепетным восприятием жизни, властно возьмет свое, причем возьмет в таком количестве, что мало не покажется. И тогда, ничтоже сумняшеся, Солодовников решился на сопротивляющийся всему его изячному воспитанию поступок. Стараясь не разбудить спящих коллег, он тихохонько вытащил из футляра ксилофона несколько газет, |
|
|