"Илья Олейников. Жизнь как песТня " - читать интересную книгу автора

начал разливать. Первый залил до краев, во второй капнул на донышко. Себе
взял полный, а второй, в котором было на донышке, подал Дикому. Чокнулись.
Выпили.
- Ну, вот, - сказал Сталин, вытерев усы и ухмыльнувшись, - теперь мы с
вами можем разговаривать на равных.

Мог ли я думать, что через какое-то время сам стану свидетелем не
менее увлекательной истории, участниками которой были тоже два великих
артиста. Сам Евгений Яковлевич и звезда отечественной кинематографии Иван
Федорович Переверзев.
Как-то Евгений Яковлевич отозвал меня в сторонку.
- Еду сниматься в Карпаты. Могу взять тебя с собой. С режиссером я уже
на всякий случай договорился. Ролька, конечно, крохотная, но лучше, чем
ничего. Да и отдохнешь заодно. Так что решай, молдаванин.
А что тут было решать? Кто бы отказался от возможности наблюдать за
работой Учителя целое лето и обучаться профессии не в пыльном училищном
кабинете, а на практике. Я согласился.
Все было мне в новинку: Карпаты, съемки, тесное общение с любимым
мастером.
Однако через несколько недель плотный контакт прервался самым
неожиданным образом. Мой уважаемый педагог повстречался с уже упомянутым
выше Иваном Федоровичем Переверзевым, так же снимавшимся в этой картине.
На съемки Иван Федорович приехал не один: при нем была любовница и
собака.
- Ванюша! - басил Евгений Яковлевич, чуть ли не намертво сжимая в
своих объятиях не столь мощного, нежели он, Перевэ.
- Друг ты мой, Ванечка, как же я рад-то, дорогой ты мой! Столько не
виделись! Надо бы отметиться.
Не менее обрадованный встрече Иван Федорович живо откликнулся на
призыв, но потом, что-то вспомнив, озабоченно поинтересовался:
- А куда я своих с...к подеваю? - очевидно имея в виду любовницу и
собаку одновременно.
- Забудь, Ванюша! - грохотал Евгений Яковлевич, не выпуская из тесных
объятий друга. - Какие с...ки? При чем здесь с...ки? Ты посмотри, какая
благодать кругом! Погода райская, природа, ручеек из гостиницы виден,
магазин рядом. Чего еще надо?
И Иван Федорович, махнув рукой на привезенных с собой спутниц,
поддался на уговоры. Пили они исключительно сухое, которое называли
"сухаго", и коньячок. Для разминки взяли ящик.
- Ах, Ванька, как же я тебя, подлеца, люблю! - все никак не мог
успокоиться Евгений Яковлевич. - Ну, давай еще по стакашку, милый!
И Иван Федорович, у которого и в мыслях не было сопротивляться буйному
напору товарища, с удовольствием выпивал предложенный ему от чистого сердца
стакашок, а потом еще стакашок, и еще один, и еще, пока наконец ящик, не
опустошался до самого дна.
Пошли за следующим...
На третий день, когда Веснику стало ясно, что милая дружеская попойка
начала приобретать характер стихийного бедствия, он сказал себе: "Хорошего
понемножку" и самоустранился от дальнейшего празднования. Но Иван Федорович
духом был слаб и самоустраниться не мог при всем своем желании.