"Владимир Орлов. Нравится всем - выживают единицы" - читать интересную книгу автора

подлокотникам, резко поднялся и, показывая куда я пойду, вышел из комнаты.
Он только пару раз скрипнул в своем кресле.

75.

Глубоко сидеть в кресле - все равно, что притворяться обездвиженным. А
сдержанный Лукин никогда не притворялся. Он являл собой гармоничное
представление о том, как надо быть стулом. То есть в одно время он, конечно
же, сидел на всех этих присутственных местах с небрежными ногами и
задранными лопатками, то с левой ногой на правой, то с правой на левой -
словом, его это ничуть не обездвиживало. А его искренним и настоящим
желанием было - быть немного слитным, не в смысле слияния со стульями и
табуретками, а как раз наоборот - внутреннее единение без каких-либо
подставок. В обычном расчлененном состоянии он не мог думать о себе без
чувства стыда. Наступил день, когда соитие с мебелью стало фатальной
неизбежностью. Вплавление и было лично его инициативой. Кресло обрело
индивидуальность, а сдержанный Лукин - руки и ноги.

76.

В забытом 19... году в самый канун Нового года, когда рождественские
елки еще не были в ходу, но уже во всю на столбах сияли гирлянды, а
чадолюбивые родители мастерили для своих малышей фигурки из картона, я сидел
в своей детской комнате в полной темноте и слушал как на лестнице раздаются
чьи-то шаги. Может быть, только я один был таким чутким, потому что ни
родители, ни соседи этого не замечали. Они продолжали с непонятным мне
упорством резать салаты, протирать фужеры и хлопотать у духовки, как будто в
этом был смысл праздника. Нет, его смысл в этот постороннем присутствии. Я
представлял себе этого человека Дедом Морозом, вернее пытался это сделать,
но у меня ничего не получалось. И тогда я прибег к хитрости: в тот момент,
когда шаги затихли, я выбежал в прихожую и со всего маху, как стенобитное
орудие налетел на дверь. Это чем-то походило на ритуальный танец. Если он
Дед Мороз, то не сможет не ответить - "елочка зажгись" и все такое, но
ответом была первозданная тишина, нарушаемая гулом лифта. "Кто мог вот так
взять и уехать? - думал я. - Дед Мороз? Нет, вряд ли. Тогда кто же?" В этот
момент на улице послышалась стрельба, это гремели фейерверки, выпущенные
сразу с нескольких балконов. На какую-то секунду улицу озарил яркий свет, и
редкие прохожие с радостным удивлением посмотрели на небо.

77.

Никого не хочу к себе подпускать. Просто сил нет, как не хочется. А в
сущности, я ведь никому и не нужен. Это меня обнадеживает, радует и выводит
из состояния депрессии. Пускай они говорят, а я буду помалкивать. Лукин: Я
бережно отношусь к жизни и искренне радуюсь, когда кому-нибудь удается
распознать это во мне. Лацман: Но это ведь, мой друг, имеет моральные
последствия. Лукин: А может я просто хочу пожить по-человечески. Лацман: Ты?
Хочешь? Лукин: Да. Лацман: При всем при том, что ты алкоголик, враг семьи,
ненадежный партнер, никудышный друг - ты хочешь, чтобы это было понято и
принято? Лукин: Ну да. Лацман: Странно, я всегда думал, что такие люди, как