"Владимир Викторович Орлов. Распятие и воскресение Татьяны Назаренко (Эссе)" - читать интересную книгу автора

частом): "Да, но ведь это литература", - спор стихает. И оппоненты
творчества Назаренко, не принимающие, в частности, картину "тематическую",
соглашались: "Да, но ведь это живопись".
В этой живописи - жизнь людей и жизнь человека. И судьба художника. Я
иронизировал. Зал-пенал. Зал - товарный вагон. Потом подумалось: а ведь это
ущелье базилики. Или неф-корабль малого храма. Или - капелла. "Соборной"
Назаренко предоставили персональную капеллу. "Крымская" капелла Назаренко...
В "алтарном" месте ее оказался костер Пугачева. Напротив, на условной
"западной" стене, мы увидели Музей революции, Склад революции, как некий
символ общественных идей и их состоявшихся воплощений, а справа и слева от
него старых людей, или участвовавших в революции, или просто живших в
определенных ею обстоятельствах. Грустное это зрелище, уважаемые. А рядом,
уже на "южной" стене, видение возникало более бодрое - стояние за большим
столом людей (они - маски, но и типы из разных слоев) с рюмками, бокалами,
кружками, стояние долголетнее - Великое Застолье, с пустыми разговорами и
иллюзиями. Не знаю, случайно ли возникла "ось" Пугачев, Суворов (во главе
конвоя) - Музей (склад) революции, Великое Застолье, или тут была режиссура,
но так или иначе она, "ось", стала для меня существовать как некое
структурообразующее начало. При этом мое воображение все время дополняло
убранство стен недостающими на них работами Назаренко: "Казнь
народовольцев", "Восстание Черниговского полка", "Партизаны пришли", "Мои
современники", "Узбекская свадьба", "Московский вечер", "Праздник", "Фиалки"
и др. На пространствах стен "северной" и "южной" не было отчетливых сюжетных
циклов, а была стихия искусства и жизни, с непременным взаимодействием
полотен в этой стихии.
На полотнах же этих - тишина предстояний, внутренней сосредоточенности
человека или нескольких людей. И шум народного улья. Назаренко часто пишет
многолюдье, движение толпы в пору праздничную, и в пору беспечно-бездарную,
и в пору трагедийную. Ее радуют краски, гулы, ритмы искреннего людского
веселья ("Проводы зимы", "Узбекская свадьба", "Новогоднее гулянье",
"Маскарад"). Она иронична, изображая суетные и простодушные развлечения
горожан, не знающих, куда деть себя в бестолковщине жизни, но не зла, и сама
она - всегда в толпе ("Танцплощадка", "Гулянье в Филевском парке", "Весеннее
воскресенье", "Воскресный день в лесу", "Товарищеский обед" - эпизод все
того же Великого Застолья, горько-пародийная перекличка с колхозными
праздниками изобилия соцреалистов). Она останавливает толпу в возобновленных
ее воображением мгновениях исторической драмы ("Пугачев", "Казнь
народовольцев"). Народные сцены в зале на Крымской набережной были слиты,
сопряжены с картинами "личной" жизни, составляя с ними очевидную
целостность. А в них - люди любили, пестовали детей, расходились при долгих
прощаниях, понимали и не понимали друг друга, слушали музыку, слушали
собеседников и слушали себя, думали о смысле человеческого бытия,
вспоминали, хоронили близких, замирали в предощущениях вечности, просто
жили, праведно и неправедно. Среди их жизней, неотделимо от них, проходила,
представленная нам, и жизнь художницы с ее заботами о сыне Николке, с ее
отношениями с бабушкой, с ее азартной натурой, с ее разладами и ее любовью,
с ее делом. Лукавые слова, скажете. "Неотделимо от них..." Да ведь все они -
толпы, Пугачев с Суворовым, декабристы из Черниговского полка, народовольцы
и их палачи, партизаны, снимающие с виселицы товарищей, нынешние быковские
дачники, совместившие себя с чеховскими героями, девицы, разделывающие рыбу