"Юрий Орлов. Опасные мысли " - читать интересную книгу автора

оттенок.
"Вот смажу те, курва, по личности!" - кричал, бывало, в добром
расположении духа наш сосед своей растрепанной бабе. Другой сосед,
милиционер, советовал человеку, жившему в дальнем конце коридора:
"Подтеритесь, гражданин! Обосритесь и подтеритесь посуше Вашим
удостоверением личности. Ли-и-чность!"
Это было еще до того, как я обнаружил милиционера лежавшим на
лестничной площадке с простреленным животом...
Итак, в ту весну я начал самостоятельную жизнь.
"Не провожай меня больше в школу", - объявил я матери. Мы стояли около
фабричных ворот. Лились потоки работниц: шел обеденный перерыв. Мать глянула
на меня грустно, кивнула, протянула монетки:
"Иди. Это на трамвай. Это на второй трамвай. Переходи улицы осторожно.
Не беги. Лучше опоздай. Не побежишь?"
Близость, сладкая близость с ребенком, когда он - это только часть
твоего существа, оборвалась у нее, почти и не начавшись. Она страдала. Я
чувствовал это, но не позволил ей заметить моего сострадания. Она поцеловала
меня на дорожку. Я вытер рукой место поцелуя. Она попробовала улыбнуться на
это. Я попробовал сделать вид, будто чешу щеку. Так, день за днем, она
целовала меня все реже и реже.
Это была двухэтажная, дореволюционной стройки начальная школа с
просторной лестницей, высокими потолками и огромными окнами. Когда окна
открывались, ветви лип и тополей тянулись в классы. В каждом классе было
тридцать ребят. Теперь, к концу второго года, мы читали "Филипка" Толстого,
писали диктанты, учили сложение чисел, рисовали листья, пересказывали, как
штурмом брался у царя и буржуев Зимний Дворец. И в отдельной комнате,
усевшись кружком, пели революционные "Вихри враждебные" и деревенское "Во
саду ли, в огороде". Обязательной формы еще не ввели; на мне висел
великоватый, но красивый свитер - награда лучшему ученику.
Я любил школу и ни о чем другом не думал, пока однажды на перемене,
когда я спускался по лестнице, чьи-то ручки не обхватили мою шею. Тонкий
голос пропел: "Ты меня лю-у-бишь? Любишь? Хахахаха!" Шею отпустили и девочка
в желтом сбежала вниз.
Всю ночь я грезил. Серебряный голосок спрашивал:
"Лю-у-бишь?" - мы сидели на лавке под липой и обнимались, и целовались,
как взрослые. На следующий день я дождался ее в конце уроков и с тех пор
провожал до дома каждый день. На ней было худенькое серое пальто. Ей было
около десяти, как и мне; звали ее Люсей.
Но скоро ей наскучило это, и она придумала новую игру:
"Принеси мне денежек!" Надула губы и не разрешила провожать.
Все следующее утро я канителился с "котом". Мать теперь, уходя на
работу, оставляла меня дома; я сам разогревал обед и потом сам шел в школу.
"Кот" был розовый с красным бантом и прорезью на спине. Гривенники вылетали
из него хорошо, двугривенные гораздо хуже, а с пятаками было наказанье.
Наконец, набралась изрядная кучка мелочи.

"Вот", - сказал я Люсе, дрожа от волнения, и раскрыл ладони. "Что -
вот?" - спросила она удивленно, подставляя, однако, свои ладоши. Я ссыпал
туда свою любовь. Мы стояли на улице. Ее милое лицо вдруг исказилось
отвращением, она сжала кулачки, подняла руки и изо всей силы швырнула