"Юрий Орлов. Опасные мысли " - читать интересную книгу автора

сокровище в грязь. И ушла. Я был подавлен. Почему, почему она так поступила?
В голову не пришло собирать деньги с земли.
А вечером мать кинула новый пятиалтынный в копилку, и кошачья утроба
ответила ей пустым глиняным стуком. Мать обернулась. Я сидел, опустив
голову.
"Зачем взял?"
Я молчал. Да и не все ли равно теперь, что будет. Мать подняла мою
голову, внимательно посмотрела в лицо и вышла. Вернулась с прутиком и
легонько побила меня пониже спины; Петя и Лиза, посмеиваясь, выглядывали
из-за перегородки. Мать никогда больше не расспрашивала, что же произошло.
Люся была моя первая и последняя школьная любовь. Она скоро начала дружить с
пятнадцатилетними мальчиками, а я разыскал детскую библиотеку имени Льва
Толстого, которую с восторгом описывала мне соседка по парте.
Сколько было, оказывается, книг на свете, глаза разбегались. Я с
презрением отверг сочинения для младших школьников и выбрал историю
обезьяны - "Орангутанг". Он жил с людьми и стал почти человеком, что его,
помнится, и погубило. Как был бы я рад встретиться с ним снова, особенно
посмотреть фотографию - орангутанг обедает с друзьями и ведет чинную беседу.
В библиотеке работали женщины, все еврейки, и каждая хлопотала надо
мной, как наседка над цыпленком. "Из очень бедной семьи, - громко шептались
они. - Бедненький. Надо помочь ему развиться."
Они развивали меня.
"Развивать народ" - это началось в России за полвека до революции;
тысячи интеллигентов, включая Льва Толстого, положили на это свои жизни.
Русской интеллигенции к годам моего детства фактически уже не существовало;
но старые интеллигентские традиции еще не все были истреблены вместе с нею.
Еще были недобитые добрые люди, прививавшие детям, вроде меня, любовь к
общей культуре.
Я начал проводить в читальне все свободное время; женщины подсовывали
мне печенья и одну толстую книгу за другой: Пушкина, Горького "Детство",
Тургенева, и, конечно, книжки о Ленине, о славных большевиках и о детях,
отважно помогавших Революции.
Однажды я разыскал в одной книге, что царя в России скинули еще до
Октябрьской Революции. Это был первый удар по моей детской вере в
правдивость книг и учителей. Хотелось расспросить мать и Петю, как же было
на самом деле с революцией и с царем; но я не сделал этого. Я не смог бы
объяснить, почему, но знал всем своим существом: промолчать лучше, лучше для
всех нас. Наблюдая взрослых, всегда отползавших подальше от какой-то
невидимой границы в разговорах, я начинал уже чувствовать, где лежит опасная
зона.
Но далеко за пределами этой зоны жить было возможно - и даже очень
интересно. Библиотекарши организовали кружок, в котором мы, дети, изучали
великие путешествия и научные открытия под руководством молодой, спокойной,
замечательно умелой Натальи Николаевны, скоро умершей от туберкулеза. Я
вычертил множество маршрутов, от Васко да Гамы до Пири и сделал доклад о
Амундсене. Амундсен, среди прочих подвигов, съел в детстве бутерброд с
маслом и тараканами, чтоб закалить волю. Когда я попробовал освоить этот
метод, то сразу обнаружилось, что я не Амундсен. Мы узнали также, в числе
прочего, что Пастер, не удовлетворившись четырнадцатым местом по успехам,
прошел курс наук вторично. Второй раз он вышел все-таки лишь вторым, - но