"Юрий Орлов. Опасные мысли " - читать интересную книгу автора

заводской работе, чем медлительный, задумчивый отчим. Он был все-таки
художник. Когда выкраивалось время, забирал мольберт, краски и меня -
рисовать пейзажи; наши стены были увешаны ими. Множество раз ходили мы с ним
в Третьяковку, и он рассказывал мне о жизни художников, о технике живописи.
Легко ли вдове с ребенком найти серьезного мужа? Отчим был мне хороший
товарищ, чего и хотела мать. И он любил ее. Никогда, ни словом ни взглядом,
не упрекнула она его за низкие заработки.
Однако, все их силы уходили на то, чтобы прокормиться и одеться. После
двух лет такой жизни мать собрала семейный совет. Надо, сказала она, чтобы
хоть по утрам у нас было сливочное масло. Как этого добиться? Она уже знала,
как: мы будем писать от руки образцы адресов на конвертах. Их развесят на
стенах почтовых отделений всего Советского Союза. Согласны? Согласны.
Долгими вечерами мы все вместе, мать и отчим после работы, а я после школы,
корпели над этим занудным копеечным делом.
Но я этих трудностей не замечал. Другой жизни в городе и не видел.
Кроме того, мне нравилось учиться в школе, читать, ходить в кружки. Если бы
мне сказали, что мы живем в нищете, я бы удивился. Не хуже других, сказал бы
я. Едим вкусно, надо только уметь готовить, а этого от мамы не отымешь.
Картошка жареная на подсолнечном масле, с селедкой - объедение. Квартира?
Распрекрасная, еще таких поискать надо. Едешь, например, по железной дороге:
бараки, бараки. Разве они лучше? Работаем ночами? Так масло! И не только
оно. За тридцать (довоенных) рублей я купил абонемент на курс лекций в
Университете по истории философии для школьников.
...Огромный актовый зал Университета был переполнен. Профессор Асмус
начал с пифагорейцев; я аккуратно конспектировал, меня немного лихорадило.
Вот он, мир идей, о самом существовании которого я еще вчера не подозревал.
После пятой лекции, когда Асмус дошел до логических парадоксов Зенона, я
принял решение. Я буду философом. Для моих четырнадцати лет это еще не
поздно.
Все вокруг было восхитительно, кроме кое-каких деталей. Было похоже
немножко на сумасшедший дом, а если верить рассказам моей тетки Зины, у
которой муж иногда попадал на Канатчикову дачу, то получалось даже, что
настоящие психи вели себя нормальнее. Еще вчера какой-нибудь вождь, чье имя
мы заучивали в школе, убеждал нас, что партия никогда не ошибается; а
сегодня лучшие писатели, бригадиры, поэты и ударники поносят его в газетах и
по радио как фашистского шпиона, презренного предателя и омерзительного
убийцу; и он в этом сам признается; а завтра его расстреливают; и маленькие
школьники выкалывают стальными перышками глаза на его портрете в учебниках
литературы, истории или географии, выскабливают бритвочками уши, вырезают
нос, и напоследок аккуратно затирают слюнями его поганую морду. И учитель не
говорит им ни слова. А когда все вчерашние вожди, кроме самого товарища
Сталина, все становятся шпионами, учебник меняют, и в новом учебнике - новые
портреты; и школьники начинают новую работу. Выкалывают глаза. Вырезают уши.
Плюют в поганые фашистские морды.
Я терялся. Если партия не ошибается, и эти вожди на самом деле
предатели, то как поверить их словам, что партия не ошибается? И ведь эти
революционеры признавались в своих гнусных преступлениях. Я слышал это
своими ушами во время радиопередач прямо из зала суда. Мы всей семьей
регулярно слушали такие передачи. Значит, все-таки, они - враги народа.
Враги народа, делавшие революцию для народа? Понять это было невозможно.