"Хосе Ортега-и-Гассет. Летняя соната" - читать интересную книгу автора

изумительно отчеканенные образы. Таков и дон Хуан Мануэль, дядюшка Брадомина
и владелец Лантаньонского поместья, последний истинный феодал,- он навсегда
останется в памяти читателя.
Ни в "Сонатах", ни в рассказах у сеньора Валье-Инклана не найти людей
обыкновенных; все персонажи ужасны: либо они ужасно простодушны, либо ужасно
своевольны. Среднего человека из демократичной натуралистической литературы,
с его мизерными желаниями и будничной жизнью, и невозможно было бы поместить
среди броских и живописных персонажей автора "Летней сонаты".
Живописность! Вот в ней-то главная сила этой вещи. Валье-Инклан
всячески добивается в своих сочинениях именно живописности. На живописности
держится его творчество; мне говорили, что на живописности держится и его
жизнь,- я этому верю.
Для того чтобы овладеть искусством так прелестно компоновать людей и
события, нужно достаточно пожить на свете, сунуть нос во многие отдаленные
уголки и, возможно,- кто знает? - быть не очень привязанным к родному очагу,
не раз испытать бортовую качку, чтобы поглядеть экзотические края.
Случается, я спрашиваю себя, в чем причина того, что живописность изгнана из
сочинений литераторов-дипломатов. Я думаю об этом, читая холодные и
пристойные книги кое-каких новых писателей, служащих по Министерству
иностранных дел, которому покровительствует душа дона Хуана Валеры,
божества-Пана, улыбающегося и слепого; он по-прежнему остается в
невозделанном саду нашей словесности словно белое и разбитое изваяние
какого-то родового божка.
Для того чтобы слова прониклись чувствами, нужно страдать. У меня есть
друг, который был молод и счастлив; он писал и раздумывал о том, о чем и я
сейчас думаю: что подготавливать свой духовный мир к занятию искусством -
это вовсе не означает только читать и делать выписки; обязательным, по его
мнению, для этого было Страдание, которое делает нас человечными. И вот я
увидел, как этот простосердечный юноша стал гоняться самым безрассудным
образом за Страданием, а Страдание обходило его стороной. Ну разве не
забавна эта новая донкихотская мания?
Простите мое отступление в собственные воспоминания. Дело в том, что
воспоминание о моем друге, который, как и Диккенс, хотел волновать,
сочетается у меня с доном Рамоном дель Валье-Инкланом, который и не волнует
и не хочет волновать. Только несколько строк в рассказе "Горемыка" трогают
читателя. Все остальное бесчеловечно иссушено: никаких слез. Композиция
сделана так, что свежему чувству в ней нет места и ни одна страница не
открыта дыханию современности. Этот художник ревниво скрывает горести и беды
человека: он слишком предан искусству. Он становится неприятным, как тот
человек, который так предается страсти, что не думает ни об усталости, ни о
пресыщении. Таков автор "Записок маркиза Брадомина".
Самобытный стилист и страстный поклонник родного языка, страстный до
фетишизма; творец романных вымыслов, порожденных историей человечества, а не
его сегодняшним днем. Враг психологических изысканий, чистый художник и
трудолюбивый создатель новых словосочетаний. И все эти черты доведены в нем
до крайности, так что иной раз он кажется манерным. Как всякий неординарный
человек, отмеченный печатью яркой индивидуальности, как всякий, кто с особым
усердием возделывает свой маленький сад, Валье-Инклан окружен толпой
подражателей. Кое-кто, спутав его искусство с искусством Рубена Дарио, а
также их обоих - с французскими символистами, способствовал появлению у нас