"Х.Ортега-и-Гассет. Что такое философия" - читать интересную книгу автора

тайной, что дедуктивные выводы рациональной физики и чувственные наблюдения,
полученные в ходе эксперимента, совпадают не точно, а только приблизительно.
Правда, это расхождение было не настолько велико, чтобы помешать
практическому развитию науки.
Конечно же, эти две особенности физического знания: практическая
точность и подтверждение этого знания при помощи чувственно воспринимаемых
фактов (не забывайте о том впечатляющем обстоятельстве, что звезды, будто
подчиняясь законам, предписанным им астрономами, с редким усердием спешат на
свидание друг к другу в такой-то час и в такой-то точке огромного
небосклона), я повторяю, эти две особенности не могли бы сами по себе
обеспечить последующий невиданный триумф физики. Этот метод познания
беспредельно прославила третья особенность Оказалось, что физические истины,
помимо их теоретических достоинств, могут употребляться для получения
житейской пользы. Опираясь на них, человек мог вмешиваться в природу,
извлекая из нее выгоду. Эта третья особенность практическая пригодность,
обеспечивающая господство над материей. уже не относится к достоинству и
совершенству физики как теории и знания. В Греции это изобилие практических
возможностей не приобрело бы решительного влияния на души но в Европе оно
совпало с господством так называемого буржуа, человека того типа, который не
чувствует призвания к теоретическому созерцанию, а нацелен на практику.
Буржуа желает разместиться в мире с удобствами и для этого вторгается в
него, сообразуясь с собственным удовольствием. Поэтому буржуазная эпоха
гордится в первую очередь успехами индустриализации и вообще полезными для
жизни специальностями: медициной, экономикой, управлением. Физика приобрела
невиданный престиж, потому что от нее произошли машина и медицина. Интерес,
проявленный к ней массой средних людей, не плод наручной любознательности, а
материальный интерес. В подобной атмосфере и зародилось то, что можно было
бы назвать "империализмом физики".
Нам, рожденным в воспитанным в эпоху подобных настроений,
представляется весьма естественным, самым естественным и разумным, что
предпочтение отдается тому методу познания, который независимо от своих
теоретических достоинств приносит нам практическое господство над материей.
Хотя мы рождены и воспитаны в эту эпоху, однако вступаем в новый цикл, раз
не довольствуемся первым впечатлением, в свете которого практическая польза,
естественно, принимается за эталон истины. Напротив, мы начинаем
догадываться, что это стремление властвовать над материей и делать ее
удобной, этот восторг перед комфортом, возведенным в принцип, столь же
спорен, как и любой другой. Встревоженные этим подозрением, мы начинаем
понимать, что комфорт не более чем субъективное пристрастие, grosso modo,
каприз западного человечества, длящийся уже 200 лет, но сам по себе никак не
свидетельствующий о каком-либо превосходстве. Есть люди, предпочитающие
комфорт всему остальному; есть люди, не придающие ему большого значения.
Когда Платон предавался размышлениям, без которых ив появилась бы
современная физика, а вместе с ней и комфорт, он, как и все греки, вел очень
суровую жизнь, а что до удобств, средств передвижения, отопления и домашней
утвари - совершенно варварскую. В то же время китайцы, никогда не
занимавшиеся научным мышлением, не разработавшие ни одной теории,
вырабатывали чудесные ткани, создавали предметы быта, сооружали
приспособления, служащие утонченному комфорту. Пока в Афинах, в Академии
Платона, изобретали чистую математику, в Пекине изобрели носовой платок.