"А.И.Осипов. Ф.М.Достоевский и христианство " - читать интересную книгу автора

не скажет людям, не только то, что он боится сказать своим лучшим друзьям,
но даже и то, в чем боится подчас признаться самому себе, - то ведь на свете
поднялся бы тогда такой смрад, что нам бы всем надо было задохнуться".
Потому-то везде и всюду, если не прямо словом, то всей изображаемой жизнью
героя, его падениями и восстаниями Достоевский призывает человека к смирению
и труду над самим собой: "Смири свою гордость, гордый человек, поработай на
ниве, праздный человек!" Да и как не смириться тому, кто прямо посмотрит на
себя и признается честно самому себе во всем? Смирение не унижает человека,
а, напротив, ставит его на твердую почву самопознания, реалистического
взгляда на себя, вообще на человека, поскольку смирение и есть тот свет,
благодаря которому только человек видит себя таким, каким он является на
самом деле. Оно есть свидетельство великого мужества человека, не
убоявшегося встретиться с самым грозным и неумолимым соперником - совестью
своей. Для самолюбивого и тщеславного это не под силу. Смирение является
твердой основой, солью всех добродетелей. Без него они вырождаются в
лицемерие, ханжество, гордыню. Эта мысль постоянно звучит в творчестве
Достоевского. Она является для него своего рода фундаментом, на котором он
строит редкий по глубине прозрения психоанализ человека. Отсюда необычайная
правда изображения им внутреннего мира человека, сокровенных движений его
души, его греха и падения и одновременно глубинной чистоты его и святости
образа Божия. При этом никогда не чувствуется со стороны автора ни малейшего
осуждения самого человека. В уста старца Зосимы Достоевский вкладывает
замечательные слова. "Братья, - поучает старец, - не бойтесь греха людей,
любите человека и во грехе его, ибо сие уже подобие Божеской любви и есть
верх любви на земле... И да не смущает вас грех людей в вашем делании, не
бойтесь, что он затрет дело ваше и не даст ему совершиться. Бегите сего
уныния... Помни особенно, что не можешь ничьим судьею быть. Ибо не может
быть на земле судьи преступника, прежде чем сам судья не познает, что он
такой же точно преступник, как и стоящий перед ним, и что он-то за
преступление стоящего перед ним, может, прежде всех виноват". Но познать-то
это не так просто. Далеко не многие способны увидеть в себе, "что и он такой
же точно преступник". Большинство мнит себя в общем-то хорошими. Именно
потому и мир так плох. Те же, которые становятся способными увидеть, что
"все виноваты за всех", видеть личную свою преступность перед внутренним
законом правды и раскаиваются, - глубоко преображаются, потому что начинают
видеть в себе Божию правду, Бога. Да и что значат пред Богом все дела
человеческие! Все они не более как "луковка", о которой говорит Алеше
Грушенька ("Братья Карамазовы"): "Всего-то я луковку какую-нибудь во всю
жизнь мою подала, всего только на мне и есть добродетели". То же самое
говорит Алеше во сне и его праведный старец Зосима, удостоившийся чести быть
на брачном пире Господнем. Старец подошел к Алеше и говорит ему: "Тоже,
милый, тоже зван, зван и призван. Веселимся. Я луковку подал, вот и я здесь.
И многие здесь только по луковке подали, по одной только маленькой
луковке... Что наши дела?" Это состояние - действительно состояние
евангельского мытаря, вышедшего из храма, по слову Самого Господа,
оправданным. Подобное же настроение мы видим и у пьяницы Мармеладова
("Преступление и наказание"), когда он говорит о Страшном суде Божием: "И
всех рассудит и простит, и добрых и злых, и премудрых и смирных... И когда
же кончит над всеми, тогда возглаголет и к нам: "Выходите, скажет, и вы!
Выходите пьяненькие, выходите слабенькие, выходите соромники!" И мы выйдем