"Георгий Осипов. Подстрекатель " - читать интересную книгу автора

Черные с медным отливом волосы Искры Драгойчевой (ударения
соответственно на "и" и первое "о") завиты мелкими колечками, в точности как
у исполнительниц пошлейшего на свете мюнхенского диско, вышедшего из моды и
забытого с беспощадной стыдливостью, с какой забывают кумиров молодости
только у нас в стране. Без насмешек, без ностальгии.
Лишь тем воспоминаниям, что содержит в себе свидригайловский уголек
разврата, свойственно не меркнуть. Но такими не делятся.
Так Станислав Ружников провел в кресле очаровательной Искры и ее
порочной ассистентки Лидии Волюптэ почти полный час. Обе хозяйки салона так
хороши, что часы дорогой марки на их запястьях выглядят как подвязки. Вот
Лидия убирает с лица Станислава, осторожно, чтобы не дай Бог не потревожить
новую прическу, компресс, и мы видим сквозь зеркало слегка удлиненное лицо
совсем еще молодого человека, юноши с упрямым подбородком, нежным ртом и
римским носом, но единственно жестокий блеск его серых глаз оставляет
тягостное впечатление. Не просохшие до конца волосы выглядят темнее оттого,
что все еще мокры. Поэтому Ружников кажется самому себе проявляемой в
зеркале фотографией.
Отзываясь на прикосновение смелых липких пальцев подоспевшей Искры,
Станислав поводит плечами так, будто они у него обнажены: он забывает
буквально обо всем, даже о надписи на коробке для магнитофонной ленты.
Надпись сделана русскими буквами, цветным карандашом, поверх вытертой старой
"Лу Рид. "Трансформер".
Груша пульверизатора, обтянутая сетчатым чулком, возникает и
срабатывает в руке Лидии Волюптэ, косоглазой совоокой Лидии Волюптэ.
Распыляемый одеколон окутывает более чем двусмысленным ореолом плечи и
голову молодого человека. Ему чудится томительное позвякивание издают волосы
Искры, и вскоре за тем его тело, поощряемое волшебными звуками, пронизывает
неизбежная судорога. Мы видим, каким соскальзывающим, каким изменившимся
взором он провожает силуэт приживальщика, крадущийся за ширмой.
Мне приходилось исполнять свои обязанности под началом у художника по
свету Шереметьевой Тамары. То была ловкая и гибкая женщина, немногословная,
двадцати восьми лет. Волосы у нее были острижены едва ли не до лысины.
Птичье личико оживляла пара глаз, смотревших из-под коротенькой челки
взыскательно и печально. С непонятным мне фанатизмом она носилась по
лестницам и софитам, проявляя обезьянью ловкость. Я никогда не задумывалась,
отчего случайные прикосновения наших рук в регуляторной вызывает во мне
подобие морской болезни.
"Сегодня, Славик, можешь гулять", - объявила мне Тамара, устало свесив
через опущенный софит маленькие цепкие руки с короткими ноготками. "У нас
сегодня сотый спектакль", - добавила она, сдержанно улыбаясь при виде моей
новой стрижки. "Что же, схожу в кино, на вечерний сеанс", - с умыслом
отвечал я, надевая в воображении ермолку с кисточкой на шереметьевскую
голову. "Конечно, сходи, потом расскажешь". Через минуту она уже носилась
где-то под потолком точно помешанный юнга, обреченный быть узником
неподвижного трюма театральной сцены.
Из окошка в противоположном конце зала меня окрикнули по имени. По
голосу я узнал Алексея и с радостью направился в его кабинет. Теперь Алексей
Карпович показался мне значительно менее бравым, чем при первом нашем
свидании. Кишащая окурками баночка из-под леденцов, рассыпавшийся кок,
углубившиеся весьма заметно морщины, то есть все бесспорные признаки