"Георгий Осипов. Подстрекатель " - читать интересную книгу автора

говорил Азизян, делая вид, что сморкается.
- Какая?
- Засадить бабе, - с ударением пояснял Азизян и сплевывал.
До вечера оставалось почти сто часов. Трезвые девочки разбрелись по
своим тропинкам. Какое-то время после завтрака я сидел на одеяле и пел под
гитару частью блатняк, частью Элвиса. Без алкоголя мне это быстро наскучило,
и пробежав пальцами по струнам, я отложил инструмент. Похожий на артиста
Жакова, садист Краут куда-то исчез. Видимо уже истязает в кустах
какую-нибудь зверушку ("Я его чиночкой по залупе", - Краут про кота,
которому не повезло), или курит где-то, две-три сигареты подряд, пуская дым
из мучнистых ноздрей. Я поднялся с подстилки, отряхивая крошки. Не
сговариваясь, мы с Хижей спустились к морю и, скинув шмотки, искупались в
холодной и очень соленой воде. Там же распили на двоих бутылку хереса.
Выцарапать матюки вокруг пятака тоже была моя идея. Циркулем. Мы
выменяли на балке диск малолетнего питурика Донни Осмонда, и обнаружили, что
прямо на виниле, где принято оставлять одни инициалы, кто-то откровенный
расписался: "Хуй сосет Цыпа". Получив мое благословление, Азизян не стал
медлить. То и дело облизывая тонкие губы кончиком своего необыкновенного
длинного языка, он долго скрипел циркулем на подоконнике, едва слышно
бормоча матом.
Когда явился по зову нашему Акцент, Азизян притаился в кресле,
предвкушая его реакцию. Угреватый брюнет действительно развыступался, его
сальное, в угрях, лицо даже покраснело, когда он, картавя, выкрикивал:
"Разве так можно? Разве так можно?" Азизян из кресла, словно эхо, повторял
вопли Акцента. То был один из его любимых способов действовать людям на
нервы. Именно этим путем ему удалось обезвредить безумного Трифонова, нашего
учителя по черчению. "Ах ты дрянь такая", - прокричал разъяренный Трифонов и
занес было руку для удара, воняя нейлоновой подмышкой. "Ах ты дрянь
такая", - тотчас повторил зеркально Азизян слова и жест. Хромой старик
растерялся.
Когда окончательно стемнело, как это бывает на море, быстро стало
непонятно - то ли это вечер, то ли уже глубокая ночь. Шум морских волн
сделался слышнее. Мальчики и девочки быстро набухались и разбились на
несколько каст. Я и не подозревал, что такое возможно в нашем вполне
интернациональном классе.
Я выпивал с Хижей на поплавке. Мы изредка перебрасывались абсурдными
репликами, привычно, как на уроках. Мне вроде бы и хотелось как-то запомнить
это ночное Азовское море в мае, я знал, что буду с тоской вспоминать эту
ночь, но не мог сосредоточиться. Из беседки наверху полилась музыка. И
какая! Словно громы лир отозвались на вспышки смертоносных молний. Свит,
"Фанни Адамс". Словно ударили змеей, превращенной в жезл, и обратно в змею,
в гонг лунного диска, и мы с Хижей, будто два песиголовца, потопали, шаркая
кедами, по дощатым ступенькам на те звуки.
Свит! Четыре свинки-собачки на задних лапах из Великобритании. Когда по
западному радио уже гоняли "Фугасную бомбу" и "Тинэйдж-рэмпэйдж", в
Советском Союзе выпустили довольно тухлый ранний "баббл-гам" на гибком
флексе. Все это я слышал раньше: "Том-том торнэраунд", "Поппа Джо" (для
Азизяна песня), "Фанни-фанни" - все плевались, кроме ко всему лояльных
идиотов, вроде Юры Навоза. И тут покойный Овсянников в "Международной
Панораме" показывает "Боллрум-Блиц". "Вот это уже кое-что", - как поет в