"Георгий Осипов. Подстрекатель " - читать интересную книгу автора

скрип дверей. Так, примерно, рассуждал бы какой-нибудь писатель, но мне было
все равно. Литературные произведения создаются, чтобы - не думать об эрекции
(стихи), чтобы вызвать полный стэнд (новеллы), чтобы забыть, что он у вас
когда-то был (романы), как "оружие возмездия" у немцев.
Я позвонил в хату Клыкадзе. Дверь отворила Таня-Дэйв Хилл. Она всегда
обнажала при улыбке свои резцы, за что Клыкадзе прозвал ее Дэйв Хилл (у
гитариста "Слейд" были похожие зубы). И на кличку девушка с гордостью
отзывалась, настолько высок был авторитет этой ломовой группы. У
познакомившего нас Левы Шульца, который в ночь нашего знакомства долго и
мучительно рыгал в унитаз Клыкадзе - почернелый, весь в трещинах, словно
церковный купол изнутри - резцы не меньше, но на петрушку из "Слейд" он ни
капли не похож.
Несмотря на неизменный отпечаток улыбки на пухленьком лице, Таня
никогда не смеялась, и я собственно так ни разу и не услышал каков он -
"танин смех". О котором грустит Рубашкин на "Original Kasatchok Party".
Хохотали в комнате - Ольга Кобылянская и еще одна Люда; о ней Клыкадзе
как-то заметил, что у нее "Жопа под мышками". Ольга Кобылянская с выжженными
в вафельный цвет волосами тоже смахивала на участника какой-нибудь глэмовой
группы с коротким названием. Шрам от ожога выше запястья можно было принять
за выколотого дракона - в гостиной холостого Клыкадзе царил привычный
полумрак.
Сам хозяин восседал на автомобильном сидении прямо на полу, над его
головой за стояк отопления была засунута табличка со столба - череп, кости -
адамова голова. Ею пользовались, как совком, во время редких в этом доме
генеральных уборок.
"Опа! Мэнсон прилез", - одобрительно произнес Клыкадзе. Коры у него не
снимали, и я сразу прошел в комнату, чтобы поздороваться со всеми, кто там
был. Кобылянская сама поцеловала меня - она не принимала меня всерьез. Люда
протянула для рукопожатия руку, и я шлепнул ее по ладони, как меня учил
Танага. На тот момент я был еще слишком трезв, чтобы желать прикосновения
женщины.
"Дерни за пальчик", - попросил Клыкадзе ласково, по-детски лукавым
тоном. Я подчинился, и он, вставая, громко навонял. Гости знали эти привычки
Клыкадзе. Я вынул две бутылки "Таврiського", достал из-за ремня боббину и
пошел в прихожую, чтобы повесить свое безобразное пальто. Там, у гигантского
партийного зеркала, я обнял мягкого Дэйва Хилла, и, не целуя, прижал к
груди. Хилл не сопротивлялась, она также относилась ко мне, как к подростку.
Когда я воротился в комнату, где хозяин закатывал монстэр-болл, пленка,
но не моя, уже переползала с катушки на катушку, гонимая толстым роликом -
магнитофон, со снятой верхней панелью и фасом филина на откинутой
орешниковой крышке, был двенадцатой моделью "Днепра". Я знал, что на нем
установлен выточенный специально ролик для девятнадцатой скорости. Что-то
сексуальное, обостряющее экстаз, было в этой модификации, сродни легендарным
шарикам, вживляемым под кожу полового органа чуть-ли не всеми местными
факирами - наладчикам, сапожникам, Ляме-массажисту, даже одному
зав.постановочной частью: "Блесна-залупа", - припомнил я название нового
рисунка неугомонного в то время Азизяна и сразу повеселел. Согласно
толкованию Азизяна, на такую именно блесну директор школы и ловит в
Гандоновке учителя физики - Окуня! Под рисунком лиловели четыре строки: