"Пол Остер. Храм Луны" - читать интересную книгу автора

было глупо с моей стороны, и Эффинг быстро поставил меня на место. "Прекрати
и продолжай описание, - сказал он. - Расскажи мне, на что похожи облака,
каждое из тех, что видишь на западе до самого горизонта, каждое".
Чтобы делать то, о чем просил меня Эффинг, мне пришлось научиться
абстрагироваться от него. Необходимо было отключиться от груза его
непомерных требований и превратить их в требования к самому себе. В конце
концов, ведь в этом не было ничего плохого. Умение точно описывать видимое и
было, по существу, той наукой, которая помогла бы приобрести то, чего мне
так не хватало: смирение, терпение, твердость духа. Поэтому свои служебные
обязанности я стал воспринимать как испытание духа, процесс обучения тому,
как взглянуть на мир, так словно ты открываешь его для себя в первый раз.
Что ты видишь? И если видишь, то в какие слова ты это облекаешь? Мир
проникает в нас через глаза, но мы не можем его воспринимать, пока не
выразим увиденное словами.
Я начал постигать, насколько велико расстояние от глаз до губ, которые
облекают впечатления в слова, понимать, сколь долог путь от зрительного
образа до точного его описания. Физически, конечно, расстояние составляло
всего каких-нибудь два-три дюйма, но если учесть, сколько потерь и искажений
встречается на пути, то путешествие получается не меньше, чем с Земли на
Луну.
Мои первые попытки были крайне неубедительны, я фабриковал словесные
тени предметов, скользящие по смазанному фону. Я же видел все это раньше,
думалось мне, так что же может быть сложного в описании пожарного гидранта,
такси, пара, поднимающегося над тротуаром? Да, действительно, все
давным-давно знакомо, выучено наизусть. Но я не учитывал при этом
изменчивость этих вещей и явлений, то, что они способны меняться при
различной степени освещенности и угле падения света. А как меняется их
внешний вид из-за того, что происходит вокруг: идет ли мимо человек, налетел
ли внезапный порыв ветра, упал ли луч света с необычной стороны. Все
находится в постоянном движении, и даже два кирпича-близнеца в стене никогда
не видятся одинаково, если к ним присмотреться. А уж с течением времени и
один и тот же кирпич никогда не останется таким же, он постареет, незаметно
выветрится под воздействием воздуха, жары, холода, ветра, и постепенно, если
бы за ним можно было наблюдать веками, он исчезнет. Все неодушевленные
предметы разрушались, все живое - умирало. У меня голова шла кругом всякий
раз, как я задумывался над этим, представляя неистовое беспорядочное
движение молекул, неутомимые взоры материи, столкновения, хаос, бурлящий в
глубине всего сущего.
Еще при первой встрече Эффинг сказал мне: ничего не принимай на веру.
Начав с рассеянного безразличия, я дошел до всепоглощающего острого внимания
к окружающему. Мои описания стали излишне точными, я отчаянно старался
ухватить любой возможный нюанс видимого, переплетая все детали в безумную
мешанину, - только бы ничего не упустить. Словесный поток мой не прерывался,
я строчил как из пулемета, этаким стаккато, непрекращающейся очередью.
Эффингу постоянно приходилось останавливать меня и просить говорить
медленнее, он жаловался, что не успевает следить за моей трескотней. И дело
было не столько в моем произношении, сколько в том, как я подходил к
описанию. Я нагромождал слишком много слов и вместо того, чтобы разъяснить
видимое, наоборот, затемнял его, топил в лавине полутонов и геометрических
абстракций. Очень важно было не забывать, что Эффинг слеп. Мне не следовало