"Пол Остер. Храм Луны" - читать интересную книгу автора

утомлять его многословными речами, а надо было помочь ему самому представить
то, что вижу я. В конце-то концов слова как таковые не очень много значили.
Их задача состояла в том, чтобы старик как можно быстрее воспринял
окружающее, и для этого мне надо было добиться, чтобы они исчезали, как
только будут произнесены. Потребовались недели, прежде чем я научился
упрощать предложения, отделять главное от несущественного. Я открыл для
себя, что чем больше поля для воображения оставляю, описывая тот или иной
предмет, тем лучше получается, и это позволяет Эффингу самому строить образ
на основе нескольких намеков, ощущать себя движущимся к тому предмету,
который я ему описываю.
Раздосадованный своими первыми неудачными опытами, я принялся
репетировать в одиночестве. Например, лежа ночью в постели, я обводил
взглядом все вещи в комнате, проговаривая их описания вслух, пока они не
начинали мне более или менее нравиться. Чем упорнее я работал, тем лучше
понимал, что делаю. Я больше не смотрел на свою обязанность как на
эстетический экзерсис, она превратилась для меня в моральный долг, меня уже
не так раздражала привередливость Эффинга, и я задумался, не могуг ли
послужить его постоянное нетерпение и недовольство какой-то более высокой
цели. Если я монах, ищущий послушания, то Эффинг - моя власяница, мой кнут
для самоистязания. Конечно, мне постепенно кое-что стало удаваться, но я
никогда не был полностью доволен своими результатами. Безукоризненно
выбирать слова мне оказалось не под силу, а когда почти все время терпишь
неудачи, не стоит упиваться случайным успехом. Со временем Эффинг стал
терпимее к моим пересказам реальности, но означало ли это, что они и вправду
стали больше ему нравиться, я до сих пор так и не знаю. Может, он перестал
придираться, решив, что это бесполезно, а может, начал терять интерес к
этому. Разобраться было трудно. Возможно, он просто стал уже привыкать ко
мне.
Всю зиму мы гуляли по ближайшим окрестностям, Уэст-Энд Авеню, Бродвей,
перекрестки соседних улиц, Многие из тех, с кем мы встречались на улицах,
узнавали Эффинга и, вопреки моим предположениям, вели себя так, будто рады
были его видеть. Некоторые даже останавливались и приветствовали его.
Зеленщики, разносчики газет, просто старые люди, вышедшие на прогулку,
Эффинг узнавал их всех по голосу и разговаривал с ними в любезной, хотя и
слегка высокомерной манере, словно знатный землевладелец, спустившийся из
замка поговорить со своими крестьянами. Было похоже, что люди знают и
уважают Эффинга, и в первые недели только и разговору было, что о Павле
Шуме, которого все они знали и любили. Все знали наизусть, как он погиб, а
некоторые это даже видели, и Эффинг принимал многочисленные искренние
соболезнования и рукопожатия как само собой разумеющееся. Было просто
поразительно, как галантно он мог держать себя, когда хотел, как тонко
чувствовал условности поведения в обществе. "Это мой новый помощник, -
говорил он, указывая на меня. - Мистер М. С. Фогг, недавний выпускник
Колумбийского университета". Все очень пристойно и корректно, будто бы я
какая-нибудь важная персона и оторвал себя от многих других занятий, чтобы
оказать ему честь своим присутствием. Такие же перемены происходили с
Эффингом в кондитерской на Семьдесят второй улице, куда мы иногда
заворачивали на чашку чая по пути к дому. Никакого хлюпанья и чавканья, ни
одного громкого звука не срывалось с его губ. Когда Эффинг встречался с
незнакомыми людьми, он был безупречный джентльмен, само воплощение светских