"Пол Остер. Храм Луны" - читать интересную книгу автора

выше него, и поэтому фигурка казалась маленькой и незначительной. Всадник и
его лошадь были силуэтами, черными контурами, лишенными глубины и
индивидуальности. Другой берег почти полностью был погружен в тень, и там
все выглядело еще мрачнее. Можно было рассмотреть группу небольших деревьев,
таких же ветвистых, как и большие, а почти в самом низу полотна - крошечное
светлое пятнышко, которое я принял за еще одного человека (он как будто
лежал на спине - может, спал, может, был мертв, а может, просто смотрел в
темноту ночи), хотя это мог быть и отсвет другого костра - как следует
разобрать я не мог. Я так увлекся изучением этих неясных предметов в самом
низу картины, что когда наконец снова перевел глаза вверх, на небо, то
поразился яркости всей верхней части пейзажа. Даже несмотря на полную луну,
небо казалось слишком ярким. Краска под потрескавшимся лаком, покрывавшим
картину, проступала с неестественной силой, и чем дальше я скользил глазами
к горизонту, тем ярче становилось это сияние - как будто там был день и горы
были освещены солнцем. Как только я осознал это, то увидел на картине и
другие странности. Небо, к примеру, имело выраженный зеленоватый оттенок.
Обрамленная желтыми краями облаков, выполненная густыми резкими мазками
зеленая тень обвивала ствол большого дерева спиралью, вихрем небесной
материи в глубине пространства. Ну с какой стати небо зеленое? - спрашивал я
себя. Оно такого же цвета, как озеро под ним, а этого не может быть. Небо и
земля не могут быть одного цвета, ну разве что в черноте наичернейшей ночи.
Блейклок явно достаточно тонкий художник, чтобы этого не знать. Но если он и
не пытался написать реалистический пейзаж, то к чему же он стремился? Я изо
всех сил старался это постичь, но зеленый оттенок неба по-прежнему ставил
меня в тупик.
Небо одного цвета с землей, ночь, похожая на день, все человеческие
фигурки кажутся карликовыми на фоне крупных объектов композиции, едва
заметными тенями, банальными идеограммами жизни. Не хотелось делать пафосных
и символических заключений, но увиденное на картине не оставляло мне иного
выбора. Несмотря на свою малость по сравнению с общей композицией, индейцы
не выражали ни страха, ни беспокойства. Они мирно сидели на лоне природы, в
ладу с собой и всем миром, и чем больше я думал об этом, тем больше их
спокойствие выходило на передний план. Я подумал, не сделал ли Блейклок свое
небо зеленым, чтобы подчеркнуть эту гармонию, выделить связь между земным и
небесным. Если люди смогут мирно жить в своей среде - казалось, говорил
он, - если они смогут научиться чувствовать себя частью окружающего, тогда,
вероятно, жизнь на земле наполнится ощущением гармонии. Я конечно, всего
лишь предполагал, но меня поразила написанная Блейклоком американская
идиллия, тот мир, в котором жили индейцы до того, как белые люди вторглись и
разрушили его. Табличка на стене сообщала, что картина создана в 1885 году.
Если мне не изменяла память, это было почти точно в середине временного
промежутка между столкновениями на "последнем рубеже" Кастера и расправой у
ручья Вундед Ни, учиненной над индейцами племени сиу, иными словами, в самом
конце порабощения индейцев, когда уже не осталось надежд, что уцелеет хотя
бы часть их культуры. Возможно, сказал я себе, смысл картины в том, что мы
должны обратиться к тому, что утратили. Это был пейзаж, это был памятник,
поминальная песнь по исчезнувшему миру.
Я пробыл наедине с картиной больше часа. Отступал от нее, подходил к
ней вплотную и постепенно запомнил ее наизусть. Я не знал, открыл ли я для
себя то, чего ожидал от меня Эффинг, но, покидая музей, чувствовал: что-то я