"Пол Остер. Храм Луны" - читать интересную книгу автора

все-таки открыл, даже если не знаю, что именно. Я безумно устал, из меня
словно высосали все соки. Когда я добрался до экспресса, сел и снова закрыл
глаза, сил едва хватило на то, чтобы не уснуть.
Домой я вернулся уже после трех. Миссис Юм сказала, что Эффинг
отдыхает. Старик никогда не отдыхал в это время, и я счел, что он, видимо,
не расположен со мной общаться. Это было весьма кстати. Мне тоже совсем не
хотелось с ним разговаривать. Я выпил кофе с миссис Юм на кухне, а потом
снова оделся и отправился автобусом в центр, до Морнингсайд Хайтс. Мы
договорились о встрече в восемь вечера, а пока я решил кое-что выяснить в
Колумбийской библиотеке искусств.
Сведения о Блейклоке оказались очень скудными: несколько статей,
разбросанных по журналам, упоминание в паре старых справочников - и все.
Собирая информацию по крупицам, я, тем не менее, убедился, что Эффинг меня
не обманывал. Именно ради этого я сюда и пришел. Он перепутал некоторые
детали и хронологию событий, но все основные факты были правдой. Блейклок
прожил несчастливую жизнь. Он творил в нужде, сошел с ума, его отвергали, не
принимали всерьез. Перед тем как его засадили в сумасшедший дом, он
действительно рисовал денежные купюры со своим портретом, но не в тысячу
долларов, как говорил Эффинг, а в миллионы, изображая просто немыслимое
количество нулей. В молодости он путешествовал по Западу и жил среди
индейцев, он был невероятно мал ростом - меньше пяти футов - и весил меньше
девяноста фунтов, у него росло восемь детей - все это было правдой. Меня
особенно привлекло то, что в 1870-е годы некоторые его ранние творения
выставлялись в Центральном парке, и, рассматривая фотографии той сельской
местности, которую некогда представлял собой Нью-Йорк, я не мог не вспомнить
о том несчастливом времени, которое я сам провел в парке. Я также выяснил,
что лучшие годы творчества Блейклок посвятил созданию пейзажей с лунным
светом. У него были десятки картин, похожих на ту, которую я видел в
Бруклинском музее, тот же лес, та же луна, тот же покой. Луна в его работах
неизменно была полной и всегда одинаковой: маленькой, совершенно круглой,
всегда в центре полотна, льющей блеклый белый свет. Изучив пять или шесть
таких лун, я ощутил, как они постепенно начинают отделяться от всего
остального на картинах и перестают казаться мне лунами. Они превращаются в
дыры в холсте, в белые отверстия в другой мир. Может, это глаз самого
Блейклока. Белый круг, плывущий в пространстве, взирающий сверху на то, чего
уже не существует.
На следующее утро Эффинг был готов приступить к делу. Не спросив ни о
Блейклоке, ни о Бруклинском музее, он велел мне пойти на Бродвей и купить
тетрадь и хорошую ручку. "Вот, - сказал он, - наступает время исповеди.
Сегодня мы возьмемся за работу".
Вернувшись, я снова устроился на диване, раскрыл тетрадь на первой
странице и приготовился писать. Я думал, что он для разминки назовет
какие-нибудь основные вехи своей жизни: дату рождения, имена родителей,
перечислит школы, в которых учился, - а потом перейдет к более важным
событиям. Но все оказалось наоборот. Он просто заговорил, сразу же начав с
середины своей биографии.
- Эту мысль подал мне Ральф, - начал он, - а осуществить помог Моран.
Старик Томас Моран, с белой бородой, в соломенной шляпе. Он жил тогда на
Лонг-Айленд и писал небольшие акварельки с видами залива. Дюны и траву,
волны и свет, всякую такую пасторальную чепуховину. Сейчас туда ездят многие