"Пол Остер. Храм Луны" - читать интересную книгу автора

Барбером". И тогда я завыл. Вот как, Фогг. Тебе первому рассказываю об этом.
Только тогда я позволил себе завыть и предаться горю до умопомрачения.

5

Вот о чем успел рассказать Эффинг в тот день. Закончив последнюю фразу
он перевел дух и, видимо, собирался продолжить, но тут в комнату вошла
миссис Юм и объявила, что завтрак готов. Я думал, воспоминания о тех
трагических событиях разбередят его и ему будет трудно успокоиться, но
появление миссис Юм ничуть не рассердило Эффинга. "Отлично, - захлопал он в
ладоши. - Пора завтракать. Я умираю с голоду". Меня удивило, как он сумел
так быстро переключиться. Только что его голос дрожал от волнения. Я даже
боялся, что старик на грани припадка, а теперь он мгновенно преобразился и
излучал бодрость и добродушие. "Теперь у нас все пойдет как надо, молодой
человек, - сказал он мне по дороге в столовую. - Это только начало, или
предисловие, как это по-вашему называется. Погоди, вот я разговорюсь как
следует. Ты еще, можно сказать, ничего и не слышал".
За столом он больше ни разу не упомянул о некрологе. Завтрак прошел как
обычно, под привычный аккомпанемент хлюпанья и чавканья - этот день ничем не
отличался от любого другого. Эффинг словно и забыл уже, что только что три
часа подряд изливал мне в гостиной то, что никогда и никому не говорил. За
столом мы беседовали, как обычно, мало, но к концу завтрака уже обсудили все
приготовления к ежедневной прогулке. Недели на три-четыре распорядок у нас
установился такой: по утрам мы работали над "составлением некролога", днем
выходили на прогулку. Я уже заполнил воспоминаниями Эффинга более дюжины
тетрадей, в день получалось от двадцати до тридцати страниц. Мне приходилось
записывать с огромной скоростью, чтобы успеть за Эффингом, и порой мои
каракули едва можно было разобрать. Как-то раз я спросил, не воспользоваться
ли нам магнитофоном, но Эффинг отказался. Никакого электричества, сказал он,
никакой техники.
- Терпеть не могу шипения этих дьявольских штук. Одно рычанье и
фырканье, так и с ума сойти можно. Я хочу слышать только один звук - скрип
твоей ручки по обычной бумаге.
Я объяснил ему, что на профессионального секретаря не учился.
- Я не знаю стенографии, и мне иногда нелегко разобрать то, что я сам
написал.
- Тогда в свободное время печатай записанное, - посоветовал он. - Я дам
тебе машинку Павла. Замечательная добрая старая штуковина. Я ему купил ее в
тридцать девятом, когда мы вернулись в Америку. "Ундервуд". Таких теперь
больше не делают. Она весит, пожалуй, тонны три с половиной.
В ту же ночь я откопал эту машинку в углу шкафа в своей комнате и
устроил на приставном столике. И с тех пор по несколько часов каждый вечер я
разбирал и печатал страницы, записанные в наши утренние часы воспоминаний.
Работа была утомительная, но слова Эффинга довольно прочно держались у меня
в голове, и я почти ничего не упускал из сказанного.
После смерти Бирна, продолжал Эффинг, он потерял всякую надежду на
возвращение. Не проявляя особого рвения, попытался выбраться из каньона, но
очень скоро заблудился в лабиринте утесов, узких ущелий и отвесных скал. На
второй день его лошадь пала, но дров нигде не было, и мясо даже нельзя было
съесть. Полынник не загорался, только дымился и шипел. Чтобы утолить голод,