"Александр Николаевич Островский. Трудовой хлеб " - читать интересную книгу автора

же и вернулся.
Чепурин. Да, тоже, видно, жизнь-то никому не легка, горя-то про всякого
довольно.
Корпелов. Ты какое видел?
Чепурин. Лыком подпоясано-с. Я недавно и человеком-то стал, а жить-то
начал в лошадиной запряжке. Прежде на этом самом месте пустырь был, забором
обнесенный, и калитка на тычке; нанял я подле калитки сажень земли за шесть
гривен в год, разбил на тычке лавочку из старого тесу; а товару было у меня:
три фунта баранок, десяток селедок двухкопеечных, да привозил я на себе по
две бочки воды в день, по копейке ведро продавал-с. Вот какой я негоциант
был-с. Потом мало-помалу купил всю эту землю, домик выстроил, - имею в нем
овощной магазин, с квартир доход получаю: бельэтаж двести рублей в год
ходит-с.
Корпелов. Что ж ты сам в бельэтаже не живешь?
Чепурин. Кабы у меня супруга была-с, так сумел бы и я жить в бельэтаже;
а как я холостой, так с меня и темного чулана довольно достаточно-с.
Корпелов. Друже, заведи супругу, сделай милость, заведи!
Чепурин. За этим дело не станет, да надо, чтоб у нее капитал был, хоть
небольшой-с; вот как у Натальи Петровны.
Корпелов. А ты почем знаешь, какой у Натальи Петровны капитал?
Чепурин. Слухом земля полнится. У них от маменьки.
Корпелов. Да, да. Вот была женщина-то!
Чепурин. Коли умела деньги оставить, значит ум в себе имела-с.
Корпелов. Оставить! Мало ль кто оставляет. Дело в том, как оставить.
Вот слушай! Да нет, уйди лучше, - я плакать буду.
Чепурин. Да, может, и я заплачу-с; это ничего-с.
Корпелов. Уж не помню, где я скитался, кажется в Харькове; только
помню, что дело было на святках; загуляли мы у градского головы, - разный
народ был: учителя, чиновники из семинаристов, певчие, - уже третий день мы
пели душеполезные канты, хозяин сидел на кресле посреди залы, а мы все на
стульях у стен, - мы пели, а он дирижировал и плакал. Только что мы затянули
"Среди долины ровныя, на гладкой высоте...", тенора залились вверху, хозяин
чуть не навзрыд, - вдруг приносят мне от сестры письмо. Читаю: "Милый
братец, приезжай скорей, умираю". Хмель с меня соскочил, поплелся я в Москву
пешком. Одежонка плохая, денег всего три рубля; попадется обоз, подсяду;
замерз было. Дотащился кой-как; сестра при последнем издыхании. "Вот тебе,
говорит, дочь! Береги ее, смотри, чтоб она трудилась, работала; честнее
труда ничего на свете нет; коли найдешь хорошего человека, выдай ее замуж.
Вот тебе деньги, не тратьте их, это мои трудовые; живите трудом, работайте,
а денег не трогать ни под каким видом, - это я сберегла ей на приданое.
Выйдет замуж, тогда отдай мужу; а не выйдет, пусть бережет под старость, на
черный день". Да такой это строгий был приказ, так строго она на меня
посмотрела своими умирающими глазами, что у меня и теперь мурашки по спине
ползают и слеза меня прошибает.
Чепурин. Надо вам исполнить-с! Уж это святое дело-с! Только я наслышан,
что, окромя этих, еще должны быть деньги.
Корпелов. Разве где-нибудь пятак завалился; а больше нет.
Чепурин. Потому как ваша сестрица жили у богатого барина в экономках...
Корпелов. Ну, бросайся в окно!
Чепурин. Зачем же-с?