"Ян Отченашек. Хромой Орфей" - читать интересную книгу автора

молчит. В лучшем случае односложно буркнет в ответ на мамины вопросы. Ужасно
много ест. Просто жрет. Глотает без разбору все, что мама ни подсунет ему
под нос, противно чавкает, потом вытирает синий подбородок тыльной стороной
ладони - и следит за мамой мохнатым взглядом. И так каждый раз - до
отвращения одинаково, - в этом чувствуется ритм отхода и прихода поездов,
подчинивший себе, видно, этот медлительный мозг. Тьфу! Гонза ненавидит этот
терпеливый взгляд полуживотного, которое набило себе брюхо и теперь хочет
утолить голод другого рода. И это мама? Гонза страдал, наблюдая, как она
суетится перед гостем, покрываясь девичьим румянцем, внезапно расцветшая и
преображенная. Подождете, мысленно обращается он к ним в немой ярости, дайте
мне хоть доесть, хоть помучаю вас немного перед тем, как смотаться, - вижу,
вижу, с каким нетерпением вы этого ждете! И Гонза многозначительно хлопает
дверью, бежит на улицы, придавленные темнотой, уносит туда свою ненависть,
чувство тоскливой брезгливости, ощущение измены. Измены чему, спрашивается?
Ухажеры матери отравили мне мысли о доме. А был ли он у меня вообще
когда-нибудь? Неужели дом - это та сомнительная ночлежка, куда приходят
сложить свою усталость, где несет холодом. Где бродят непереваренные сны?
Гонза призывает на помощь разум, но и разумом не отогнать назойливое
воображение. Дурак, одергивает он рассудок, в прошлом месяце тебе
исполнилось двадцать, в чем ты ее упрекаешь? Собственно, ни в чем. Она
только хочет жить, наконец-то жить, урвать хоть крошку... У нее на это
святое право после унизительных, жестоких лет, по которым она влачила долю
незамужней матери, брошенной негодяем в тот самый момент, когда ей больше
всего нужна была его помощь. А тут еще ублюдок, то есть я. Она из кожи
лезла, чтоб учить меня в гимназии. Подлец папочка, порой с отвращением
думает Гонза. Где-то он бродит? Если б встретил - с лестницы спустил бы!
Спасибо, сказал бы ему, спасибо за жизнь, но не стоило утруждать себя.
Слишком дорого обошлось. Я знаю тебя только по выцветшей фотографии с
обломанными уголками, но и этого довольно, чтобы с гадливостью признать, что
я очень на тебя похож: тот же нос, глаза, чуть-чуть припухшие губы. Совсем
не красавец! Послушай, что она в тебе нашла? Тебе не приходит в голову: с
какой радости торчишь ты у нее вечно перед глазами? Если б она меня
возненавидела, я бы нисколько не удивился.
Он вздохнул свободнее на пронизывающем ветру, который мел улицу.
Без конца моросило, мартовский денек, пропитанный унылостью, неохотно
выпутывался из тумана. Пение петухов производило дикое впечатление, но не
удивляло. На четвертом году войны были свои секреты в квартирах, в дровяных
сараях во дворах. По дому ходил слух, будто Кубаты выкормили гуся в клозете.
Наказания за это чудовищно несоразмерны преступлению, но как ни странно,
пока что в нашем квартале не нашлось доносчика. Опять петух! И еще раз!
Гонза уже полюбил этого невидимого крикуна, который не соглашался молчать и
молодецким кличем приветствовал каждый новый протекторатный день, хотя в
любой из них мог печально кончить свою жизнь в супе с лапшой.
Спрятавшись за выступ витрины, Гонза ждал трамвая; в груди покалывало
при вздохе, в желудке урчало от выпитой бурды. Зубы стучали. Несколько фигур
бежало к островку остановки. Тени... Далекое дребезжание трамвая... Потом он
увидел, как трамвай трудолюбиво взбирается в гору, скрипя несмазанными
осями. Из промозглых сумерек медленно выплыла голубая махина. Ну, отлепись
от стены, возьми штурмом забитый телами вход! Локтями пробейся хотя бы на
площадку. А повезет - продерись к скамейке, втиснись между дремлющими.