"Ян Отченашек. Хромой Орфей" - читать интересную книгу автора

губы к ее уху и шепнуть: "Слушай... это я... стою вот сзади. Ты меня
знаешь?" Но Гонза был твердо уверен, что не посмеет, потому что никто не
смеет ни с того ни с сего обращаться к человеку с такими задумчивыми карими
глазами, в которых может отразиться недоумение. Что тебе надо? Кто ты такой?
Лицо твое мне почему-то знакомо...
Тут он с испугом спохватился - трамвай тормозил у остановки напротив
вокзала; он знал, что она сейчас выйдет, и ему вдруг стала невыносимой
мысль, что она затеряется в утренней мгле, больше того, что он с таким
преступным легкомыслием упустит момент, который наверняка не повторится.
Он опомнился, когда уже потерял ее из виду.
Это было как приказ: за ней, болван!
К трамваю прихлынула толпа, люди лезли на площадку, штурмовали вход,
забили его совсем. Эти мужики и толстые старухи притащились из деревень
ночным пригородным поездом, они не выспались, извелись и ломились в трамвай
со своими набитыми мешками и чемоданами, тяжело дыша от усталости; они
счастливо избежали проверки, натерпелись страху и теперь теснили Гонзу
назад, на площадку.
Он пробивал себе дорогу сильными рывками, ругался, работал локтями...
Ветер. Дождь облизал лицо.
Где она? Расплывающиеся тени мельтешили в предутренних сумерках у входа
в вокзал.
Гонза вошел в зал и снова вышел в коридор, он натыкался на людей,
разглядывал проплывавшие мимо лица - ее нигде не было Чемоданы, мешки, на
сквозняке дремлют пассажиры, уронив головы на грудь - печальные пассажиры
блуждающих поездов. А на заплеванном полу храпят солдаты вермахта, подложив
ранцы под головы, разинув рты; эти ждут бог весть какого поезда, который
отвезет их бог весть куда...
Унылый зал приветствовал его шумом, который прорезал нудный голос
диктора.
Где она? Очередь с мучительной медлительностью ползла к окошку кассы,
Гонзе пришлось встать в самый конец. Он с трудом переводил дыхание, кашляя
простуженно. Эй-эй, куда без очереди? Впереди поднялся возмущенный гвалт.
Очередь отгоняла взмыленного толстяка - ишь, хочет пробраться к окошку!
Видали таких! Собака! Становись в очередь, как все! Людям на работу ехать!
Надо вести себя по-человечески!
А вдруг не найду ее? Так мне и надо, я совсем одурел... Еще опоздаю на
поезд, что тогда?
Обычно он ездил автобусом, что означало: час тряски в переполненной
машине до конечной остановки - за это время тысячу раз можешь перечитать
фамилии на вывесках всех магазинов вдоль дороги или поразмышлять хоть о
бессмертии амбарного долгоносика, а потом, надрывая легкие, топай по
проклятым тремстам восьмидесяти трем ступеням на Вапенице! Оттуда, от улочки
между скромными маленькими виллами, до главных ворот завода ходили разбитые,
до невероятия переполненные автобусы. А жестокость лестницы состояла не
только в том, что она до конца выжимала ту каплю бодрости, которую успеешь
накопить за время недолгого сна, но главным образом в том, что на ней с
безнадежным постоянством встречались люди, возвращающиеся после
двенадцатичасовой смены. Вверх-вниз, туда-обратно, триста восемьдесят три
ступени и столько же на обратном пути! Лица, смятые усталостью, глаза,
погасшие после ночной работы, - привет, здорово, Гонза, хороша житуха, а?