"Владислав Отрошенко. Новочеркасские рассказы " - читать интересную книгу автора

айданов, чтобы выменять у Енота назад телескоп, Маленькая Махора еще издали
поманила меня к себе рукой. Я подбежал к ней.
- Анюту любишь?.. Зимой ее увидишь! На санках с ней полетишь, у-у-ух! -
сказала Махора и захохотала, затряслась так, что с ее тулупа посыпались на
землю сонные бабочки...
Зимой меня уже не мучила моя любовь. Я даже не вспоминал о попадье
Анюте. Я радовался снегу, морозам, пьянящему жару от высокой выбеленной
печи, возле которой бабушка Анна сажала меня на крохотную скамейку, когда я
приходил с горы, чтобы передохнуть, съесть пирожок, обжигающий небо
распаренной курагой, взять на заслонке сухие, окостеневшие варежки и снова
бежать с санями на гору, к Александровской церкви.
Снежными январями на горе уже после обеда было шумно и тесно. А ближе к
вечеру на вершине спуска Разина, у церковной ограды, в подвижной
взвизгивающей толпе, из которой то и дело кто-нибудь вырывался и летел на
санях вниз по плотному снегу, местами раскатанному в чернеющий лед, можно
было встретить обитателей всех окрестных улиц и переулков. Тут был и Енот,
который летом не расставался с Аксайской улицей, и его старшая сестра,
долговязая сутулая студентка, которую называли по прозвищу братца Енотихой.
Она была старше Енота на десять лет - ровно на столько, сколько было самому
Еноту, но он почему-то злобно командовал ею: "Пальто застегни, сучка! ",
"Рейтузы подтяни, мокрощелка! " - выдергивая при каждом слове вперед свое
крохотное заостренное личико в грязных подтеках; были тут и лихие Володины
друзья Паша Черемухин и Федот Мокрогубов -
Черемуха и Мокрогуб, - они бесстрашно катались в полный рост на ногах,
гикая на ходу и куря сигареты, брызгавшие алыми искрами; были Саша и
Олимпиада, которые то и дело подсаживались сзади на чьи-нибудь санки и,
растопырив ноги, обтянутые длинными сапогами, неслись в сверкающем облаке
снежной пыли с пронзительным визгом и задорной руганью, сыпавшейся на голову
переднего седока: "Сука! Пацан! Куда рулишь, собачонок? Жопу мне отобьешь!
"; были Тоня и немой Фирс, молча и с суровой важностью каких-то упорных
работников ездившие по спуску вдвоем на громыхающем листе железа; были
маниловские близняшки - обе одинаково растрепанные, раскрасневшиеся от
жаркого веселья на морозе. Было множество знакомых и полузнакомых лиц.
Зимние торопливые сумерки быстро меняли окраску морозного воздуха;
сначала янтарный, он вдруг становился розовым, потом зеленоватым, все в нем
казалось тонким, непрочным, исчезающим, таким же, как белесый полупрозрачный
месяц, висевший в пустых небесах завитком дыма. Но уже в следующую минуту
небеса окроплялись ранними мелкими звездами и в густой предночной синеве
отчетливо вырисовывались темные ветки деревьев, антенны и трубы на
заснеженных крышах; ярко проступали выбеленные колонны
Максимовской ротонды и вспыхивали округлые макушки обочных сугробов,
посеребренные бледным светом из мутно сияющих, заиндевевших окон. Катание в
это время было в самом разгаре.
В такое время и вышла однажды с пустым ведром из-за церковной ограды
попадья Анюта. Я увидел ее как раз в ту минуту, когда поравнялся с верхней
колонкой, поднимаясь с санями в гору.
Наклонив голову, Анюта шла мне навстречу мелкими торопливыми шагами.
Она была в белом пуховом платке; из-под серого кроличьего полушубка на
темно-зеленые ботинки с медными пряжками спускалось то же самое - черное,
узкое - платье, в котором я видел ее летом. Знакомый шрам, множество раз