"Амос Оз. Рифмы жизни и смерти" - читать интересную книгу автора

двумя-тремя штрихами, которые можно позаимствовать у литературоведа (он в
данную минуту добрался до раскрытия "парадокса смены точек наблюдения и
обзора в литературном произведении"): у него можно будет одолжить, к
примеру, бен-гурионовский амфитеатр седины, обрамляющий веснушчатую лысину,
а также жужжащую задиристость, благодаря которой в его присутствии создается
ощущение потревоженного улья. Можно даже воспользоваться его манерой
говорить, его тоном всегдашнего победителя, словно именно в эту минуту ему
предъявили серьезнейшее обвинение, однако он, не поведя и бровью, мгновенно
оглушил обвинителей вполне вежливым, но полным полемического огня
победительным ответом и даже завершил его учтивейшим ядовитым уколом.
Писатель склоняется к тому, чтобы вынести этому литературоведу следующий
приговор: двадцать лет вдовства, плюс к тому его единственная дочь Айя,
будто назло отцу, обратилась к религии и вышла замуж за поселенца из
Алон-Море на так называемых Территориях. Этому лектору вполне подойдет имя
Якир Бар-Ориан (Житомирский).
Много чего еще успеет натворить писатель, пока докладчик Бар-Ориан,
набирая силу, приближается к пику своего выступления, а именно - к
представлению рассматриваемого произведения как ловушки, как герметически
закрытой зеркальной комнаты - без окон и дверей. И вот как раз на этом месте
в одном из дальних углов зала вновь раздается этакий глуховатый сдавленный
смешок, полный отчаяния и презрения. И задетый этим писатель начинает
беспокоиться, утрачивает нить своих злобных фантазий. И внезапно ему очень
захотелось закурить.
А что же поэт Цфания Бейт-Халахми, автор книги "Рифмы жизни и смерти",
из которой цитировал культработник в своей вступительной речи две строчки:
"Нет невесты без жениха, как нет рифмы без стиха"? (Возможно, стоит здесь
отметить неоднозначность названия этой книги, поскольку на иврите "рифмы" и
"бусы" обозначаются одним и тем же словом "харузим": таким образом, эпизоды
жизни и смерти то ли рифмуются друг с другом, то ли просто нанизываются на
одну невидимую нить.) Жив ли он еще, этот поэт? Уже много лет минуло с тех
пор, как рифмы его исчезли, перестали появляться на страницах журналов и
литературных приложений крупных газет. Память о нем изгладилась из сердец
людских, кроме, пожалуй, некоторых обитателей домов престарелых. И в самом
деле, когда-то в детстве писатель, бывало, с жаром цитировал его рифмованные
строки на каждой церемонии, на каждом празднике или общественном
мероприятии:

Каждого создал Отец Небесный
По образу своему,
Каждый человек - целый мир чудесный!
И сердце дано ему!

(Стихи эти были даже положены на музыку и исполнялись в этаком
меланхолически-русском стиле: целое поколение молодых сентиментальных людей,
и писатель в том числе, распевали их голосами исполненными тоски, распевали
у костров, на лужайках в кибуцах. Но сегодня, скорее всего, и слова, и
музыка позабыты. Так же, как и их честный наивный автор.)
Когда снисходил на Бейт-Халахми дух озорства, он, бывало, рифмовал
примерно так: "Конь овсом питается, ни в чем не сомневается". Или: "Кровь,
огонь и дым в небесах, дурак-пустомеля погряз в словесах". А когда писателю