"Амос Оз. Рифмы жизни и смерти" - читать интересную книгу автора

однажды в иерусалимском Доме культуры "Бейт-ха-ам", прямо посреди зала, дядя
Ося влепил пощечину члену Кнесета коммунисту Шмуэлю Микунису. И как,
несмотря на это, с течением времени эти двое - коммунист, член Кнесета, и
дядя Ося - стали задушевными друзьями и даже ухаживали друг за другом
преданно и самозабвенно, когда оба заболели в один и тот же год, в один и
тот же месяц одной и той же болезнью и лежали в одной палате в тель-авивской
больнице "Ихилов".
И тут вновь промелькнет в мыслях писателя умирающий Овадия Хазам, тот
самый, что всю жизнь жил как король: крутил романы со множеством женщин,
разбогател, развелся с женой, носился по городу на голубом "бьюике" с
блондинками из России, всех он хлопал по плечу, отрыгивал так громко, словно
издавал львиный рык, очень любил с теплотой и силой обнимать и целовать даже
не знакомых ему людей, и мужчин, и женщин, и когда вдруг заливался он своим
раскатистым смехом, то звенели все стекла... А теперь он лежит в
терапевтическом отделении больницы "Ихилов", и катетер его соскользнул и
выпал, а дежурящая ночью сестра слишком далеко, чтобы услышать его слабый
стон, и так он и будет там лежать в лужице мочи, смешанной с темной
кровью, - моча, теплая, мутная, кисло пахнущая, быстро остынет и просочится
меж его бедер, приклеив его плоть к промокшим простыням.
Когда дойдут они до порога дома Рохеле Резник, писатель тепло
попрощается: "Спасибо, что прошлись со мной немного".
Он вновь повторит все похвалы, которые уже высказывал ей по поводу ее
чтения, и предложит проводить ее по лестнице до дверей мансарды. Она
покраснеет (в темноте это останется незаметным), пробормочет, что, право же,
в этом нет никакой нужды, Хозелито ждет ее там, ведь каждый вечер она одна
поднимается по лестнице в свою квартиру, так что...
Писатель неожиданно заупрямится и заявит самым авторитетным тоном, что
хорошо известно, как именно на лестничных клетках в старых тель-авивских
домах именно по вечерам происходят в последнее время... и так далее... Нет
сомнений, что для большей безопасности ему следует подняться с ней и
проводить ее до самой двери, целой и невредимой передать Хозелито, не говоря
уже о том, что иногда могут потеряться ключи, а то и сломаться прямо в
замке.
Смущенная Рохеле Резник начнет заикаться: "Ну, право же, ей-богу, нет
никакой необходимости, но тем не менее спасибо вам. Но правда, нет в этом
необходимости..." Вот, она просто включит свет здесь, у входа в парадное, и
через две минуты она уже дома, Хозелито ждет ее у двери, он уж точно убьет
ее за то, что пришла так поздно, и, кроме того, она весьма сожалеет, но
именно сегодня у нее дома не очень уютно: занавески были отправлены в
стирку, но их до сих пор не вернули, а жалюзи отсутствуют, и соседи запросто
могут...
И тут ее охватывает жуткая паника, смешанная с острым чувством стыда:
ведь занавески вовсе не в стирке, они висят на своем месте. И вообще, с чего
это вдруг она заговорила про занавески? "Почему это я сказала ему, что нынче
вечером у меня не очень уютно? От великого ума еще и добавила, что соседи
могут все увидеть. И что он должен понять из всего этого? Ну не спятила ли
я? Что он подумает обо мне? Ведь он вообще не предлагал зайти, он ведь
только предложил проводить меня по лестнице до двери и, самое большее,
постоять рядом, пока я открываю дверь, чтобы убедиться, что ключ не
потерялся, не застрял и не сломался в замке. А я выдумала эту ложь, чтобы он