"Амос Оз. Рифмы жизни и смерти" - читать интересную книгу автора

дверей, скажем дверь Янива Шлосберга, живущего здесь "с удовольствием":
"Простите покорнейше, мой господин, можно ли узнать, кого именно вы ищете в
столь поздний час?"
И его могут узнать. По фотографиям в газетах или напыщенному
выступлению в дискуссионной программе телевидения. И что он сможет
объяснить? Простите, я всего лишь несчастный мистер Хайд, пожалуйста,
пожалейте меня и незамедлительно позвоните доктору Джекилу?
Но ведь вполне может случиться, что писатель не убегает, заслышав
шорохи в квартире, а застывает на месте, парализованный охватившей его
паникой. Прямо напротив двери Рохеле Резник. И спустя минуту, решает
оставить ей записку, воткнув ее в щель между притолокой и дверью. (Или лучше
оставить записку внизу, в почтовом ящике, на котором значатся два имени, ее
и Хозелито?) В этой записке он напишет: "Вы были просто великолепны весь
этот вечер, Рахель, и я вернулся сюда в столь поздний час только затем,
чтобы поблагодарить Вас, а также чтобы совершенно увериться, что по пути
наверх, в башню Вашего замка, Вы не попали, не приведи Господь, в руки
колдуна или дракона. И если Вы позволите, то эта записочка несет в себе
также и поцелуй с пожеланием спокойной ночи". (Записку он подпишет только
первой буквой своего имени. Впрочем, лучше и вовсе не подписываться: к
чему?)
Или, может быть, так? В ту самую минуту, когда писатель вознамерился
бежать отсюда, Рахель открыла дверь, потому что она все еще не спала, хоть и
сидела на кровати, погрузившись в размышления. И тут она замечает легкий
поворот дверной ручки - среди ночи! - и пугается. Но, несмотря на охватившую
ее панику, она босиком кинулась к двери, чтобы глянуть в глазок, а увидев,
кто к ней пришел, не колеблясь и не дожидаясь его стука в дверь, она сама
ему немедленно отворила.
На ней ситцевая одноцветная рубашка, длинная, почти до щиколоток, с
короткими рукавами и скромным вырезом, застегнутая на две пуговки. Неужели
она успела быстро застегнуть их, пока глядела в дверной глазок? Или так она
засыпает всегда: ночная рубашка застегнута на все пуговицы, чтобы защитить
от тех, кто, быть может, замышляет проникнуть в глубину ее снов?
Рохеле улыбнется самой наивной из своих улыбок, на ее лице,
напоминающем мордочку белочки, будут метаться опасение и радость:
- Это вы? Вы вернулись?
Писатель, со своей стороны, с удивлением обнаружит, что в ее ночной
улыбке меньше смущения и стеснительности, чем в тех ее редких улыбках, что
наблюдал он в течение вечера. Растерянность и смущение писателя сейчас так
глубоки, что он бормочет что-то, пытаясь выиграть время, изобрести для нее
какой-то повод, объяснение или извинение, после чего стремглав убежать.
Губы помимо его воли произносят:
- Значит, так... Рахель... Я вернулся сюда просто потому, что забыл
кое-что. То есть я забыл то, что очень-очень хотел сделать для вас еще
раньше. Но не сделал. Попробуйте предположить, что я забыл сделать?
Она все еще стоит у двери, которую поспешно заперла, едва впустив его.
Стоит скрестив руки на груди, чтобы четко обозначить границу между собой и
писателем. А может, только для того, чтобы скрыть, до чего же плоска ее
грудь под рубашкой?
Теперь голос ее довольно спокоен (может быть, лишь потому, что
действует закон сообщающихся сосудов: глубина его смущения немного уменьшала