"Амос Оз. Рифмы жизни и смерти" - читать интересную книгу автора

какие-то изысканные сладости. И почтовые марки Иерухам Шдемати имел
обыкновение обильно увлажнять слюной, облизывать с каким-то вожделением.
Облизав, он наклеивал их на конверт мощным ударом кулака, что заставляло
вздрагивать Мириам Нехораит, которая не могла отвести глаз от "татарского
царя, скрытого в нем".
Трубку телефона он обычно снимал после первого же звонка и делал это
энергично, широким движением, словно бросал камень. Отвечал громко и
решительно: "Да, пожалуйста, это Шдемати, а кто, простите, говорит со мной?
Барток? Однако я не знаю никакого Бартока, Арнольда или не Арнольда,
никакого Бартока я не знаю. Нет-нет, дорогой товарищ, решительно нет, ни в
коем случае, нет, весьма и весьма сожалею, но я не уполномочен сообщать
номер телефона писателя, мне никто не позволял передавать, очень, очень
сожалею, товарищ... Однако, если будет мне позволено спросить, почему бы вам
не попытаться выяснить это, к примеру, в секретариате Союза писателей? А?"
Почти всегда Иерухам Шдемати ходит в синяках - то на локтях, то на лбу,
то на коленях, то на плечах. Все это - результат привычки не замечать
неодушевленные предметы и пытаться пройти сквозь них, будто это всего лишь
воздух. А возможно, это неодушевленные предметы пребывают с ним в давней
вражде и таят злые замыслы: в любой момент спинка стула норовит боднуть его;
угол кухонного шкафа дает ему по лбу; кусок хлеба с медом поджидает его в
засаде на скамейке именно в ту минуту, когда он собрался присесть; кошачий
хвост протискивается под подошвы его обуви, а стакан горячего чая жаждет
пролиться на его брюки. Но при всем при том он до сих пор пишет время от
времени грозные письма в редакцию вечерней газеты, осуждая беззаконие,
бестрепетно обнажая высокомерие, подлость и ложь, которые царят у нас в
политике и вообще в жизни человека.
По утрам он долго стоит у раковины в ванной - крупнотелый, потный, в
пижамных брюках и выцветшей, пожелтевшей майке. Никогда не закрывая двери,
он склоняется над раковиной, широко расставив ноги и шумно, основательно
умывается: скребет лицо, затылок, широкие плечи, грудь, покрытую седыми
завитками волос, громозвучно полощет горло, набирая воду в рот из открытого
крана, трясет мокрой головой из стороны в сторону, как пес, вышедший из
воды, со всей силы прижимает пальцем одну ноздрю, потом другую,
высмаркиваясь в раковину, прокашливается, сплевывает, хрипит, рычит, пока
Мириам Нехораит, в ее кухне за стеной, не пробирает дрожь. В довершение
всего он стоит в ванной еще целые три минуты, вытираясь снова и снова, столь
неистово, будто выскребает сковородку.
Но стоит кому-нибудь похвалить яичницу, которую он приготовил, или
картину на стене в его комнате, положительно отозваться о подвигах
первопроходцев - освоителей земли Израиля, о забастовке в порту Хайфы или о
красоте заката за окном, как тут же глаза его наполняются слезами
благодарности. За всеми его речами на разные темы - будь то разобщение
рабочего класса или тотальная инфантилизация израильского общества и всего
человечества - всегда, без каких-либо исключений, чувствуется бьющий в нем
глубинный ключ безудержного, ликующего веселья, тепла и добросердечности.
Даже когда, обуреваемый гневом, мечет он громы и молнии, пытаясь трубным
гласом, рыком раненого льва нагнать страху, заклеймить и уличить, даже тогда
разлито по лицу его доброе сияние неиссякаемого оптимизма и не знающего
устали энтузиазма.
Внучатую племянницу Иерухам всегда встречает неизменной загадкой,