"Амос Оз. Рифмы жизни и смерти" - читать интересную книгу автора

застывший воздух, насыщенный копотью и парами пережженного бензина. Как
должно быть ужасно, думает писатель, в такой душный вечер лежать
тяжелобольным в медицинском центре "Ихилов", исколотым иглами,
присоединенным к разным трубкам, среди пропитанных потом простыней, под
астматическую одышку аппаратов искусственного дыхания. Писателю
представляется, что Овадия Хазам, до того как навалилась на него болезнь,
был человеком неугомонным, подвижным - появится на минутку тут, и, глядишь,
он уже там. Был он грузен, но двигался легко, чуть ли не пританцовывая,
носился по городу на своем голубом "бьюике", всегда был в окружении
помощников, друзей, бескорыстных советчиков, молодых женщин, инвесторов,
просителей, ловцов будущей удачи, авторов идей и прожектов, вымогателей,
комбинаторов. У него вошло в привычку день-деньской noxлопывать по плечу,
обнимать, изо всех сил прижимать к своей широкой груди как мужчин, так и
женщин. Овадия мог дружески ткнуть своего собеседника кулаком в ребра, он
клялся самым честным словом, выражал крайнее удивление, разражался громким
смехом, распекал, упрекал, шутил, говорил: "Я просто потрясен", кричал:
"Забудь об этом, ей-богу!", цитировал строки из Пятикнижия. Временами его
подхватывал какой-то все нарастающий вал теплых чувств, и тогда он
неожиданно осыпал мужчин и женщин поцелуями, восторженно и ласково обнимал,
чуть ли не на колени становился, даже, случалось, ронял слезу, улыбался
смущенно и вновь целовал, гладил, заключал в объятия, смахивал слезу,
склонялся в низком поклоне, клялся, что никогда не забудет, однако тут же
готов был бежать дальше, помахав тебе своей широкой открытой ладонью, на
одном из пальцев которой всегда болтались ключи от голубого "бьюика".
Под окном палаты для тяжелобольных, где лежит Овадия, весь вечер
нарушают покой взвывающие сирены "скорой помощи", раздается визг тормозов. В
диспетчерской стоянки такси, расположенной у самых ворот больницы, в полную
мощь вопит радио, и оттуда вырываются голоса дикторов, с каким-то
нечеловеческим ликованием читающих рекламные объявления. С каждым вздохом
твои легкие втягивают зловонную смесь - густой запах мочи, наркотических
средств, остатков еды, пота, аэрозолей, хлорки, лекарств, использованных,
запятнанных перевязочных материалов, испражнений, свекольного салата,
лизола...
Напрасно распахнули настежь все окна в старом Доме культуры, который
нынче называется Дом культуры имени Шуни Шора и семи погибших в каменоломне.
Кондиционеры испорчены, а застоявшийся воздух удручающе густ. Публика
истекает поМГтом. Кое-кто встречает знакомых и задерживается с ними в
проходах. Другие сидят на жестких стульях, люди немолодые заняли места в
первых рядах, молодежь расположилась на скамьях, подальше от стола,
приготовленного для докладчиков. Одежда прилипает к телу. У каждого свой,
присущий ему запах тела, и все эти запахи смешиваются в мутном воздухе.
Время идет, и люди пока что обмениваются мнениями, обсуждают вечерние
новости, говорят о катастрофе, произошедшей в городе Акко, об утечке
информации с заседаний правительства, о случаях коррупции, об общем
состоянии дел, о неисправных кондиционерах, о жаре. Вращаются над головами
собравшихся три усталых вентилятора, но толку от них мало - ужасно жарко.
Между воротничками рубашек и затылками то и дело проникают какие-то мелкие
насекомые, словно здесь тропическая Африка. Запax пота и дезодорантов висит
в сгущенном воздухе.
А снаружи, на расстоянии трех-четырех кварталов, то взвоет, то стихнет