"Амос Оз. Рифмы жизни и смерти" - читать интересную книгу автора

постучать: "Входи, входи, я ведь жду тебя".
Но нет. Она не сделает этого, потому что пережила слишком много
разочарований, обид и напрасных надежд. И вся она - в старых шрамах,
причиненных несбывшимися мечтаниями. Вот так она и дальше будет сидеть
по-турецки, поджав под себя скрещенные ноги, на приготовленной ко сну
постели, в длинной рубашке. Глаза ее будут прикованы к дверной ручке еще
долго после того, как писатель в отчаянии ретируется и, сбегая по лестнице,
налетит плечом на разбитую дверцу шкафчика для электросчетчиков и
предохранителей.
А потом даст знать себя усталость, и Рахель ляжет на спину.
Явится кот и устроится у нее на животе, заурчит, потрется мордочкой о
ее пальцы. Ее глаза и глаза Хозелито открыты, в четыре глаза следят они за
ночной бабочкой, порхающей на фоне плаката сторонников установления
немедленного мира, провозглашающего: "Жизнь наших сыновей нам важнее, чем
могилы предков".
Она укроется простыней и будет искать разгадку. А Хозелито продолжит
следить зорким взглядом за петлями, которые выписывает в полете ночная
бабочка. Вентилятор хмыкнет погромче и пошлет ей теплое и влажное дуновение.
Ей трудно уснуть, временами она погружается в дрему, короткую и напряженную,
скорее похожую на обморок, чем на сон, и в этой дреме ей на мгновение
покажется, что она вот-вот поймет, ведь все было совсем просто. Но через
минуту она проснется, сядет на постели, попытается прогнать комара и вновь
не сможет взять в толк, чего, собственно, от нее хотели этим вечером. Зачем
пригласили на прогулку после дискуссии на литературные темы? Что хотела
сказать его рука на ее плече, а затем и на талии? И все его рассказы, и
торопливые пожимания рук на темном заднем дворе? И показалось ей или не
только показалось, что робкая рука пыталась повернуть ручку ее двери, но тут
же он пожалел и сбежал вниз по лестнице? Прежде чем она решила, открыть ему
или не открывать.
Это был он или не он?
И почему?
Ответа она не получит, и только все нарастающая тоска сдавит ее своими
клещами: казалось бы, лишь мгновение назад, в полудреме, ей было ясно все,
абсолютно все, но стоило проснуться - и то, что она поняла, забыто...
А ночь все длилась и длилась, словно замерла на месте и не желала
проходить. И Хозелито охватило какое-то беспокойство: напряженный, словно
взведенная пружина, он то мягко ступает по ее телу, то вдруг кусает пальцы
ее ног, что-то выслеживает, кого-то подстерегает. По шерсти его время от
времени пробегает острая дрожь, предвещающая стремительный рывок, - и вот он
действительно срывается с места, царапает простыню, еще один бросок - и он
уже вцепился когтями в края занавески, словно собираясь сорвать ее, чтобы
раз и навсегда разоблачить ту ложь, которую она, Рахель, выдала писателю.
Похоже, ошибся поэт Цфания Бейт-Халахми, дядя Бумек, когда в своей
книге "Рифмы жизни и смерти" утверждал: "Как нет рифмы без стиха, так нет
невесты без жениха". Не прав оказался и рабби Алтер Друянов, решивший
включить в свою "Книгу анекдотов и острот" историю о растяпе, который
опоздал на церемонию, где должен был проводить обрезание, ведь если немного
поразмыслить над этим, то любое опоздание не повод для шутки. Любое
опоздание - это нечто непоправимое. Совершенно прав был доктор Песах Икхат,
то ли воспитатель, то ли заместитель директора, который поднялся в конце