"Вячеслав Пьецух. Иностранец, Перечень (Рассказы)" - читать интересную книгу автора

помещен в специальное отделение и уже лежал бревном на каталке с двумя
трубочками в носу. Впрочем, иногда у него на губах проскальзывала легкая
улыбка, точно он видел приятный сон. Также не исключено, что это мозг его
по-прежнему работал в художественном направлении и он видел видения, которые
сами собой складывались в сюжет. Или, может быть, его посещали грезы насчет
"светлого будущего", и он предугадывал Москву, превратившуюся в прекрасный
город, ухоженный, как Хельсинки, и увлекательный, как Париж: даром что
бабушки по старинке заседают на скамейках у подъездов, повсюду высятся
чудесные здания из стекла и стали, вытеснившие проклятые пятиэтажки, по
улицам снуют роскошные "Волги" и "Москвичи" новейшей модификации, и если за
рулем дама, то регулировщик ей делает под козырек, пьяных не видно, все друг
другу улыбаются, незнакомые мужики ни с того, ни с сего предлагают
стрельнуть у них сигарету, отовсюду доносятся звуки фортепьянной музыки,
девушки смотрят заинтересованно, молодые парни играют на скверах в шахматы и
галдят. Вообще идиллия какая-то наладилась в государстве вследствие коренной
демократизации жизни: страну возглавляет очаровательная женщина, которая
носит строгие костюмы и говорит на пяти языках, в Думе заседает все самое
разумное и порядочное из того, чем располагает нация, и послушать думцев
собираются целые города, промышленность процветает вследствие примата
частной инициативы, Америка нас боится и покупает кубанскую пшеницу,
российская армия начеку. В свою очередь, небывалый расцвет переживают
искусства и литература, избавившиеся от гнета дурацкой цензуры, тон задают
новые Толстые и новые Достоевские, в библиотеках не протолкнуться, и публика
записывается на "Историю банковского дела в Голландии", сбылось, наконец,
пожелание Чехова, и в человеке все стало прекрасно, и лицо, и одежда, и
душа, и мысли, а все потому, что народ ударился в чтение, как в запой.
Ваня Бархоткин пролежал в коме около семи лет. Как-то в его палате
лопнула лампа "дневного" света, произведя оглушительный звук, похожий на
выстрел, и он от испуга пришел в себя. Была середина дня, за окном чирикали
воробьи, рядом с его койкой сидела на стульчике Зина Табак, и Ваня ласково
погладил ее протянутую ладонь. Первое, о чем он подумал, как только вернулся
к жизни: "Нигде не водятся такие женщины, как у нас!"
Через неделю он сбежал из больницы, украв в ординаторской чье-то сильно
поношенное пальто. Он вышел в город и обомлел. Что-то было не то, что-то там
и сям появилось неузнаваемое, чужое, словно он очутился в каком-то другом
мегаполисе, а вовсе не в столице Российской Федерации, которую он когда-то
обошел "на своих двоих". Кругом стояли огромные дома безобразной
архитектуры, похожие на гигантские пагоды, выдержанные в дурном вкусе,
куда-то подевались будки телефонов-автоматов, по улицам сновали сплошь
иностранные автомобили, и раз ему на глаза попался ужасающе длинный лимузин
величиною чуть ли не с локомотив, в том месте, где прежде была булочная,
расположился таинственный салон под вывеской "Bon Esprit". Иван подумал,
что, может быть, он каким-то чудом оказался на чужбине. Но зачем? почему?
каким образом? - это было понять нельзя.
Он стал приглядываться к прохожим, но его наблюдения только укрепили
его в страшной догадке: женщины были одеты, как парижанки, мужчины выглядели
попроще, но тоже не по-московски, а на какой-то чужой манер. Были еще и
другие приметы, которые вгоняли его в тяжелые сомнения и тоску: витрины
магазинов словно кичились обилием невиданных товаров, пьяных было не видать,
хотя мужики через одного тянули что-то из жестяных банок, люди разговаривали