"Вячеслав Пьецух. Иностранец, Перечень (Рассказы)" - читать интересную книгу автора

- А то, что каждый должен последовательно долбить в одну точку, пока
человечество окончательно не погубят электричество и бензин.
- Господи, электричество-то тут при чем?
- При том, что через него люди скоро разучатся читать, писать, считать,
элементарно соображать. Какой гад электричество-то открыл?
- Кто бы его не открыл, грядущее господство дебила, к сожалению,
очевидно, сколько ты ни долби в одну точку, и, я думаю, столетия не пройдет,
как все будут смирно сидеть по своим конторам и жевать бутерброд с ливерной
колбасой.
На этом прения пресеклись. Пройдя Петровкой квартала два, они свернули
в Рахмановский переулок, где немного постояли напротив причудливого особняка
Министерства здравоохранения, потом тронулись Большим Кисельным переулком,
забиравшим круто в гору по направлению к Рождественке, и все со вкусом
рассматривали бывшие доходные дома с темными подворотнями, откуда в другой
раз несло, как из нечищеного рта, с запыленными окнами, которые смотрели
словно подслеповато, бедными магазинчиками в нижних этажах, торговавшими бог
знает чем, например, краснодарским рисом, китайскими тапочками, зеленым
луком и жестяными крышками для консервирования овощей, с нелепыми вывесками,
как то "Московское отделение переяславльского музея ботика Петра I", и
кривыми водосточными трубами, похожими на гигантские костыли. После Иван с
Зинаидой вышли на Рождественский бульвар, где тоже жгли листья, повернули на
Сретенку и немного посидели в маленьком скверике на грязной скамейке, чтобы
перевести дух. По правую руку от них высились очень приличные дома эпохи
строительного бума, навевая мысли о той поре, когда москвичи еще сидели при
спермацетовых свечах, пили чай из самоваров и закусывали филипповским
калачом с маслом, по Садовому Кольцу носились грузовики, под ногами
разгуливали чинные сизари.
Иван сидел на скамейке, подперев голову кулаками, и думал о том, как
вот они явятся на квартиру к Васе Перепенчуку, чтобы остаться у него
переночевать, и непременно застанут там Севу Осипова и Володю Малохольнова,
которые будут дымить почем зря, пить дешевый портвейн и закусывать мочеными
яблоками, которые они ходят воровать на Тишинский рынок, даром что это
сравнительно далеко. Разумеется, все трое будут сильно навеселе и
раззадорены каким-нибудь зажигательным разговором, разумеется, они еще
раз-другой сбегают в угловой магазин за добавком, и если не угомонятся ближе
к ночи, то как пить дать выдумают что-нибудь фантастическое, какое-нибудь
отчаянное озорство, из которого может выйти форменная беда. Во всяком
случае, были примеры, когда эта троица выходила к памятнику Маяковскому
протестовать против повышения цен на водку, на спор нищенствовала с неделю у
Трех вокзалов, собиралась в экспедицию на Ямал, но вместо этого в пух и прах
проигрывалась на бегах.
Бархоткину вживе представилась такая картина, которая сама по себе
помаленьку трансформировалась в сюжет: сидят они впятером на квартире у Васи
Перепенчука, потягивают портвейн, лениво спорят о крестьянском социализме у
братьев Аксаковых, и вдруг Володя Малохольнов заводит речь:
- Бывают такие времена, - в задумчивости говорит он, - когда
преступление... да любое, в сущности, преступление, хоть имущественное, хоть
насильственное, перестает быть преступлением в классическом смысле слова, а
становится, например, актом возмездия или исполнением справедливости, как ты
ее, эту самую справедливость, ни понимай. Этот феномен еще Достоевский