"Геннадий Падаманс. Веревка" - читать интересную книгу автора

оставалось сделать ему. Он колебался.
А эти все спорили, все выясняли, все торговались. Мерзко было смотреть
на их лица, мерзко слушать их речи. Будто на чужих языках изъяснялись они.
Возле Иерусалима Чудак в третий раз повторил, что предан будет
первосвященникам и книжникам, и осудят его на смерть; и предадут его
язычникам на поругание и биение и распятие. Но слова сии текли мимо ушей их.
Они снова решали: одесную, ошуюю... Чудак даже не гневался боле, он
рассказывал им свои притчи, пытался вдолбить - но то было тщетно, и Чудак
знал. И тревожился, торопил.
Они расположились у прокаженного в Вифании. Когда все возлегли,
появилась вдруг женщина с сосудом в руках и начала поливать Чудаку голову
миром. Многие возмутились: к чему такая трата, не лучше ли продать и раздать
деньги нищим? Смутился и он, и старые подозрения шелохнулись в груди. Почему
Чудак говорит: нищих всегда имеете, а меня не всегда? Почему разделяет,
ежели он любит, как же он любит?.. Дерево проклял ни за что ни про что...
Любит ли он окроме себя?
И Чудак словно понял, почувствовал, услыхал его мысли. Их взгляды
встретились. "Возливши миро сие на Тело Мое, она приготовила Меня к
погребению".
А эти, как жалки были эти. Как скривились их скудные лица, как тряслись
их душонки, когда Чудак объявил: "Один из вас предаст меня". Их била дрожь.
"Не я ли, Господи? Не я ли? Чур меня, чур!" Нет, конечно же нет. "Возлюби
ближнего твоего, как самого себя". Ха-ха-ха. Им возлюбить? Им бы себя
возлюбить, хотя бы себя.
Он не сразу пошел. Он лежал на траве под весенним ласковым солнцем,
кругом пели цикады, кузнечики, птицы, всякая живность; благоухали цветы и
травы. Он считал облака, игривые белые клочья, бороздившие синее небо или,
может, Святую Обитель. И в его голове неслись облака, наверное, чуть
погрузнее, но такие же клочья неизвестно чего. Он был сам не свой, Чудак
заполонил без остатка его сердце и душу.
Все было правильно в словах Чудака, слишком правильно - и от этого
холодно. Лишь он вдумывался, лишь смежал веки, как пред взором тотчас плыли
какие-то пирамиды, колонны, квадраты - стройные квадраты, но... всего лишь
квадраты. И он пытался представить, какой дождь сможет пролиться из
квадратных туч, какие плоды дадут смоквы-пирамиды и сколь нелепы будут люди-
колонны.
Чудак ошибался. И знал это, наверняка знал - он чувствовал, видел
тревогу в очах и угадывал трепет в мыслях. И в сердце... Точка опоры. Опять
точка, там, где квадрат, там и точка, опять геометрия. Где точка, там -
линия, треугольник, пирамида, колонна... Человеки жили тысячелетиями,
молились, дрожали - но гибли невинные, помирали младенцы, мучились матери.
Человеки хотели знать: пошто? - и им отвечали: то Ева отведала яблоко. Стало
быть, его мать умерла из-за Евы, и жена, и брата проткнули мечом... Ужель за
одно яблоко? Он не мог согласиться, кто бы мог!.. Чудак тоже не мог. Чудак
пришел возвестить, что конец, грехи отпускаются, яблоко прощено, надо только
любить... Но что будет завтра Ужель волк перестанет есть мясо? Но ведь на
том и держится сей мир. Олень щиплет траву, а волк ловит оленя. Муж любит
жену, входит в плоть ее, делает грех. И счастлив тогда. А что будет после -
кому есть дело до после? Здесь и теперь. Здесь и сейчас гиена подхватит
созревшую падаль. Даже цветок увядает, не может вечно цвести. И человек не