"Роберто Хорхе Пайро. Веселые похождения внука Хуана Морейры " - читать интересную книгу автора

допускающим чрезмерной роскоши, - и татита тратил все свои доходы или даже
немного больше, поскольку после его смерти я унаследовал лишь родовое
имение, обремененное изрядной ипотекой, к которой присоединялись и не столь
крупные долги. Да, у нас была только одна ферма, но тут требуется
разъяснение: это было обширное поместье в четыреста квадратных вар, и
вклинивалось оно в самый центр поселка. Ограда его, частью глинобитная,
частью из питы, синасины и талы, перекрывала улицы Либерта, Тунес и Кадилья,
идущие с севера на юг, и улицы Санто-Доминго, Авельянеда и Пампа, идущие с
востока на запад. Четыре длинные стены выходили на улицы Сан-Мартин,
Конститусьон, Бланденгас и Монтеагудо. Дом наш стоял на углу Сан-Мартин и
Конститусьон, - ближайшем к главной площади и общественным зданиям; это было
просторное одноэтажное строение с бегущей вдоль фасада колоннадой из
стройных столбиков, на которые опирался широкий навес. В доме жила только
наша семья, а кухни, каретные сараи, кладовые и комнаты для прислуги
находились в особых пристройках, окружавших внутренний двор, где мамита
разводила цветы, а татита держал своих бойцовых петухов. Остальное
пространство фермы занимали фруктовые сады, небольшое люцерновое поле,
свинарник, курятник, загоны для лошадей и двух молочных коров. Вспоминаю,
что иногда, где-нибудь в дальнем углу, высаживали овощи, но, во всяком
случае, не постоянно и даже не часто, наверно, чтобы не вступать в
противоречие с исконной ленью креолов, которые в те времена считали обычай
доить коров или есть овощи выдумкой гринго. Тем не менее наш дом был
дворцом, а ферма - цветником по сравнению с другими владетельными замками
Лос-Сунчоса, и на наших семейных нравах лежала печать аристократизма, что
постоянно вызывало ядовитые сплетни злоязычных поселян, гудевших словно
разъяренные осы, правда, на почтительном расстоянии от ушей татиты. Эта
особая, хотя и постепенно стиравшаяся утонченность объяснялась очень просто
мой отец принадлежал к одному из самых старинных родов страны, к
патрицианскому роду, обосновавшемуся в Буэнос-Айресе со времен войны за
независимость, связанному с высшим обществом и обладавшему значительным
состоянием, которое еще сохранилось у иных из его ветвей. Менее
осмотрительный или более предприимчивый, чем его родственники, мой отец
разорился, - не знаю, каким образом, да и не интересуюсь этим, - поездил по
свету в поисках лучшей доли и осел в Лос-Сунчосе, привезя с собой свои
старые обычаи и пристрастия.
Он занимался активной политической деятельностью и посредничеством в
самых разнообразных делах между муниципальными и провинциальными властями.
Его не раз выбирали интендантом и председателем муниципалитета, но в конце
концов он решил отказаться от всех официальных постов, сохранив, однако,
свое влияние и авторитет: оставаясь в стороне, ему удобнее было устраивать
свои дела, не давая повода для кривотолков, и обычно все избирательные и
прочие споры решал именно он как главный каудильо поселка. Когда он не ездил
в столицу провинции по своим делам или по чужим в качестве посредника, то
целые дни проводил в кафе, на площадках для бегов или игры в мяч, в
бильярдной или игорном доме Прогрессивного клуба, либо отправлялся с визитом
к какой-нибудь приятельнице. Таких приятельниц было у него немало, и мама
говорила о них с насмешкой и даже раздражением, что было странно для такой
доброй женщины, подлинного воплощения кротости.
Татита всегда гордился своей предприимчивостью. Ему обязан Лос-Сунчос,
помимо других великих дел, основанием ипподрома, который положил конец былым