"Марина Палей. Клеменс (роман)" - читать интересную книгу автора

проступил яд питерских тротуаров - вполне одомашненно щипали травку возле
входной двери... Они были похожи на двух примирившихся с жизнью волов -
племенных быков в прошлом - или на два трактора, идиллически
переоборудованные из гусеничных танков. Не хватало разве что маргариток, по
законам кинематографа белеющих буквально в полуметре от гусениц...
Умываясь, я всей кожей ощущал его белую дверь - мне было странно, что
он может так герметично, так беззвучно, так категорически отделиться -
благодаря лишь этой крашеной хлипкой филенке с ручкой, держащейся на
соплях... Я заскочил в кухню, яростно намылил кусок голубой, с проседью,
фланели - новой, еще ни разу не стиранной, - и воинственно двинулся в
каморку.
...Клеменс сидел на подоконнике. Стоял солнечный день, что всегда
кажется баснословным для нашего ноября, - и в лучах этого превосходного
освещения, которое в Питере всегда имеет какую-то прозекторскую природу, в
лучах этого беспощадного лабораторного освещения (оконное стекло с двумя его
застарелыми трещинами жена, к счастью, вымыла накануне) - итак, в прицельном
свете этих словно для вивисекции включенных софитов пыль, въевшаяся в
царапины столешницы, а также мерзкие пятна - кофе, винища, чернил и, главным
образом,
черт знает чего - выглядели вопиюще позорно. Я энергично обрушил на
стол пухлую, капающую мутным соком тряпку... "Найн!!! - вскочив,
Клеменс мгновенно иммобилизовал мою правую руку - Найн!!!.."^6 "Он
сумасшедший, - скорей безвольно, чем испуганно, успел охнуть мой внутренний
голос. - Надо было думать, когда пускал..." Голос еще продолжал бубнить
что-то бессильно-благоразумное, когда я наконец встретился с Клеменсом
глазами.
...Я вижу, что они прозрачно-серые, очень серьезные, грустные...
Торжественно, словно в танце, открывающем благотворительный бал, он
медленно, очень медленно стал удаляться, уходить от меня прочь - по паркету
громадного зала, где вытянутые по горизонтали зеркала в тяжелых резных рамах
висят ближе к плафонам (розы, пастушки, амуры и фавны), чем к янтарным
разливам паркета, где разливы зеркал служат не для отражения антрацита
фраков и розовой гладкости маленьких плеч, а лишь для приумножения сияния -
свечей, свечей, свечей...
Ниагары света, океаны света, нерасторжимые с ручьями музыки... с
мельканием пар... с трепетом вееров... с блеском серебряных, обложенных
зеленоватыми глыбами льда, ваз, полных ярким мороженым - итальянским,
выписанным специально к этому случаю...
"...Правда, красиво?" - доносится до меня сверху бас.
Клеменс, видимо, уже несколько секунд показывает мне глазами на край
стола. Там - занесенное сюда ветром - или извлеченное этим тевтонским
кладоискателем из уличного сора, - нежно дрожа, живет всеми своими
волоконцами тихую жизнь, пушистое и свежее, как новорожденный снег, птичье
перо.
"...Вам нравится?" - спрашивает он.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ЕГО ПРИЯТЕЛИ

Где Клеменс обычно пропадал, я не знаю - по некоторым признакам он
днями просиживал в загаженных стойлах у всяких-яких аферистов, обычно