"Марина Палей. Клеменс (роман)" - читать интересную книгу автора

Конечно, зашел, а куда денешься: свет включается здесь, туалет у нас
там, сюда ставить нельзя, кладите сюда, запирайте так, отпирайте сяк -
объяснить-то эту хренобень все-таки надо... То есть я все это и собирался
объяснить - и даже в русско-немецком словаре посмотрел - на случай, если он
по-английски не знает, как будет
"электровилка", - она состояла в родстве с чуть живой настольной
лампой, была треснута и кое-как обмотана изолентой - так чтоб он с ней
поосторожней... (Ладно придуривать-то... Вилку можно было и так показать...
А по-немецки посмотрел для того, чтобы... ну... как бы это объяснить... А
черт его знает...)
Итак, я постучал, услышал его "Херайн"^4 - и вошел. Он, уже без куртки,
сидел на узкой кровати, еще не разобранной на ночь. Кровать с таким седоком
справедливей было бы назвать койкой - не только казематной, но в равной
степени казарменной, лазаретной... Он сидел, положив ногу на ногу, в тех же
допотопных милитарных штанцах цвета хаки. Ноги его в этом тесном
пространстве казались особенно негабаритными - я читал, что кузнечик
подпрыгивает на такую баснословную по отношению к своему росту высоту, что -
при тех же способностях - человеческое существо допрыгнуло бы до маковки
Исаакиевского собора.
Тевтонец выглядел именно тем самым человеческим существом. И еще
казалось, что художник, его конечности здесь и сейчас при мне изображающий,
применяет какой-то профессиональный трюк - ну что там мастера
древнегреческие делали со ступенями храмов, чтоб те не уменьшались в
перспективе... Итак, он сидел, держа левую руку на отлете... Локоть был
небрежно поставлен на металлическую спинку кровати... В кисти медленно таяла
сигарета - только начатая, но торчащая коротким сучком-обрубочком меж
длинных, лучами, пальцев... один из которых (сейчас я разглядел это еще
резче) был также обрублен... Пепел он стряхивал в половинку замызганной
мыльницы, пристроенной на коленях... Изящно удлиненное предплечье - худое,
как весло байдарки, - выглядело так, будто оно, как и кисть (с сигаретой и
элегическим дымом), живет само по себе, не имея никакой связи с туловищем,
где внутри - хоть это и трудно вообразить, - видимо, как у всех, спиралью
электрокипятильника булькают себе и шкворчат вполне конкретные склизкомясые
кишки... И уж тем паче рука не имела никакой связи с этой комнатой...
Сизовато поблескивающие очки смотрели на меня прямо, устало и безразлично.
Я не сразу понял, почему изо всех сил заставляю себя вообразить его
потроха... Осознал это позже, уже черно-белой зимой... Как бы это сказать...
Ну, что ли, для баланса я такое трусливо пытался тогда сделать... Этот
пришелец - собранный даже не из линий - из легких карандашных штрихов -
повторяю опять - и готов повторить под присягой - был окутан сизым светом
иного времени и пространства... И не то чтобы я хотел, за кишки зацепив,
перетащить его в "нашу реальность", будь она проклята, - а просто невольно
пытался ухватиться за соломинку... Какую еще соломинку? Ну, скажем,
"здравомыслия"...
И ничего, правду сказать, у меня ни тогда, ни позже с кишками не
получилось. И про включатели-выключатели я ему так и не объяснил.
Потому что мгновенно увидел его (и себя) в сыром каземате
Петропавловки... Он болен (конечно, чахоткой)... Ясное дело,
кровохаркает. Кровь, ясное дело, сплевывает в белоснежный платок с
монограммой... Хранит под подушкой тощую связку каких-то немецкоязычных