"Марина Палей. Хутор" - читать интересную книгу автора

пересекала шоссе, потом, долго петляя, проползала сквозь хвойную чащу - и
резко обрывалась у полосы песчаного берега, так никогда и не достигнув
моря... Было тихо, и потому хорошо слышно, как невдалеке, в крутом
неглубоком ущелье, рокочет картавая речка Селья... "А он боится, что Ванда
его отравит", - было мне безбурным ответом.
...Никогда не забуду, как она произнесла это "отт-равитт" - типичным
удвоением звуков словно доводя смысл этого слова до абсолютной
неукоснительности.

...Пойдем-ка, Марина, в погреб. Давай вспомним, какой там был погреб у
этих Калью. Запах: овчины, свежего творога, древесных опилок...
Да брось ты разлагать волшебство на "составные элементы"! Запах был
сказочный, вот и все. Он, запах, был из сказки взят и весь, целиком, состоял
из сказки - главное, он воскрешал картинки в моих детских книгах - казалось
бы, навсегда забытые картинки... Спускаясь в подвал, я всякий раз была
Алисой, вступающей в Зазеркалье, или умной Эльзой, бегающей туда за пивом
для своего жениха, - всеми, кто сумел проскользнуть,
выскользнуть-ускользнуть из мира взрослых... Спускаясь в этот многовековой
погреб эстонских хуторян, мне - под предлогом хозяйственных дел - на
самом-то деле удавалось заскочить к самой себе, проведать детство.
А что там было, в этом погребе? А все, чего пожелают душа и брюхо. Я-то
этим заколдованным подземельем пользовалась совсем прозаично - как
холодильником, и моя провизия в том холодильнике - двести граммов масла да
бутылка молока - была смехотворной, по Сеньке и шапка, а Ванда и Андерс
хранили там, ясное дело, запасы. Вот уж кому не страшны были китайцы с
американцами! В таком погребе можно было прожить хоть до второго пришествия.
Помню гигантский, площадью в комнату, торт, который я, включив свет, с
восторгом и ужасом однажды там обнаружила. Мы - торт и я - оба словно
оцепенели. В полном беззвучии этого подземелья, мы долго, очень долго
разглядывая друг друга: я - онемевшая, он - царственно молчащий...
Простираясь ковром, торт покрывал собой площадь, какую Россия покрывает на
карте Евразии. Он красовался посреди желтоватых овечьих шкур, бочек,
бочонков, бутылей, банок, травяных пучков, мешков, коробок, сундуков,
ящиков, жбанов и всевозможных крынок - и являл собой бесспорную доминанту
этого подземного материка. Толщиной торт был мне по колено. Его
разноцветные - перемежающиеся - мягкие и твердые пласты напоминали сложный
геологический срез. На поверхности торта, белоснежной, как снега остзейского
побережья, пестрыми кондитерскими средствами были выложены основные
компоненты ландшафта - и жизни как таковой: реки, равнины, леса, сады,
домики, человечки, домашние животные. Это - не считая густого роя (рая)
ягодок, цветочков, бабочек, бантиков, женских уст, сложенных в улыбки и
поцелуи... Кроме того, яростно извиваясь, словно противоборствующая буре
река, через весь торт шла вишневая надпись, думаю, невероятно лакомая, из
которой мне были понятны лишь имя Juha да цифра 90, недвусмысленно указующая
на юбилей означенного патриарха (как выяснилось, родственника семьи Калью).
Вот и толкуй после этого про гигантоманию русских! Как выяснилось
вечером (через ту же Тийну), мега-торт был сконструирован (изваян?) в
городке Раквере, затем старшая дочь, Сирье Калью, транспортировала его сюда
на грузовике (по частям); завтра он таким же образом будет доставлен
юбиляру - на соседний хутор... У Джанни Родари есть такая книжка "Торт в