"Марина Палей. Хутор" - читать интересную книгу автора

ежечасно задавать этот вопрос: "Как ты собираешься тут жить?!" - он
повторялся регулярно, раздраженно, риторически - по-русски, по-английски,
по-нидерландски, - я вдруг вспомнила, что сходное положение в моей жизни уже
было, да, уже было, словно генеральная репетиция, - и проводилась эта
генеральная репетиция там, на эстонском хуторе К.

Попала я туда чудом. Начнем с того, что это была "закрытая"
(пограничная с Финляндией) местность. Она располагалась на живописном
балтийском побережье, отрадно безлюдном, которое стражи советских рубежей
ежевечерне пропахивали трактором, чтобы наутро на шелковых песках яснее
видеть следы неосмотрительных перебежчиков; лес на берегу, вне патрулируемых
дорог, был огражден колючей проволокой - и вообще для проезда в эту
местность требовалось разрешение от гибельно опасных органов
госбезопасности, а разрешение это органы давали (если давали), разумеется,
только на основании вызова со стороны аборигенов - или, выражаясь
торжественней, автохтонов. А хуторские автохтоны (я имею в виду жителей всей
округи), наделенные похвальным здравомыслием, приглашать в гости русских
соседей вовсе не жаждали. Даже молодое поколение, родившееся уже после
войны, могло самостоятельно оценить стиль жизни оккупационных властей: в
полутора часах автобусной езды от К. находился городок, цементный завод
которого, функционировавший на привозной рабочей силе (и, конечно, в
соответствии с законами "плановой экономики"), покрыл "лунной пылью"
заповедные ландшафты на мили вокруг...
Но мне повезло. На хуторе К., в собственном родовом доме, жил да был
Олаф Калью - высоченный седой патриарх восьмидесяти семи лет, служивший
когда-то в инфантерии российского императора. И он, по особой своей памяти -
дореволюционной, юношеской, восторженной, - относился к русским иначе: он их
другими застал... Наверное, он запомнил давно богатых и давно цивилизованных
потомков обрусевшего Рюрика - с напомаженными усами, лорнетами, в цилиндрах
и накрахмаленных манишках - и дам, которых и описать-то смертному не под
силу... И вот образы именно таких русских он с любовью хранил в своей душе.
А на другом хуторе, М. (ну и повезло же мне!), жил врач по имени Василий,
потомок декабристов, дед и отец которого родились в Эстонии. Этот Василий,
теперь уже пенсионер, так долго жил с семьей в этой округе, так
безукоризненно говорил по-эстонски - и пользовался таким высоким
авторитетом, что все население лесного побережья говорило о нем в один
голос: "Вася - настоящий эстонец" (в переводе на русский: "Вася -
первоклассный человек"). И вот этот Василий был вдобавок не кем иным, как
старинным знакомым той самой Э. Л., которая рисовала мне схемы
("развертывания медсанбата в условиях массированного наступления"), - и вот
именно он-то, Василий, лет за десять до моего приезда впервые подбил старого
Олафа пригласить Э. Л. с мужем в качестве дачников.
На хуторе, как можно догадаться, таких декадентских словечек не знали -
не ведали даже и самого понятия "дачники". Хуторяне видывали людей,
приезжавших в их края, скажем, из Таллинна, в летние коттеджи, - причем,
разумеется, в коттеджи собственные. А так, чтобы снимать углы в чужом
доме... чтобы пускать к себе в дом чужих... да еще русских... позор и
мерзость. Однако "настоящий эстонец Вася" сумел направить общественное
мнение немногочисленных жителей К. в правильное русло - и они, хуторяне,
сделали для Э. Л. и ее мужа (кстати сказать, морского полковника) любезное