"Александр Сергеевич Панарин. Народ без элиты: между отчаянием и надеждой " - читать интересную книгу автора

модернизации и эмиссарами вестернизации.
Прогресс страдал от удивительного несоответствия скорости
преобразований и улучшений, касающихся большого мира, связанного с
производством, войной и публичностью, и архаикой малых локальных миров,
заполненных менее организованными и защищенными социальными группами.
Прогресс явно экономил свою энергию и ресурсы на них - им предлагалось
потерпеть.
Появившиеся с середины 60-х годов новые социальные движения - женские,
молодежные, коммунитарные - впервые заявили о правах и претензиях этого
малого мира повседневности, так долго игнорируемых прогрессом. Возникла
надежда, что прогресс подвергнется реорганизации, обеспечивающей его
обращенность к жизненному миру повседневности - первичной структуре нашего
бытия. Одни при этом уповали на технику малых форм, другие - на инициативу
местных малых групп, следующих принципу "малое - прекрасно".
Для ликвидации дисгармонии прогресса, обнаружившего странную слепоту в
отношении жизненного мира, требовалась переориентация элит - тех, кто свой
творческий и организаторский талант отдал миру публичности и больших
организаций. Все ожидали появления новой элиты, чувствительной в отношении
хтонических (идущих от земли) и женских начал, подавленных солярной
мифологией прогресса. Неформальные группы, прямые горизонтальные
коммуникации, человеческие отношения - все эти концепты альтернативных
движений и гражданских инициатив были направлены на выявление первичных
базовых предпосылок человеческого существования, не учтенных идеологией
прогресса. Речь шла о том, чтобы прервать молчание жизненного мира, дав ему
голос и введя его представителей в круги, где принимаются решения.
Создавалось впечатление, что сознание наиболее чутких элементов
новейшей элиты разрывалось между двумя полюсами: мифом прогресса с его
большими целями и мифами повседневности, циркулирующими в неформальных
коммуникациях семьи, соседства, общины. Сама теория глобальных проблем и
глобального экологического кризиса содержала обещание, адресованное
жизненному миру. Загрязнение среды, демографические проблемы и проблемы
голода, тайные недуги земли, обремененной грузом промышленности,
повседневная стабильность и благополучие, принесенные в жертву гонке
вооружений и другим амбициозным проектам, - все эти темы обнаруживали
поразительную близость глобального и локального. Глобалистика обещала
заговорить языком репрессированной повседневности, языком наиболее
задавленных и приглушенных групп общества.
Если бы это в самом деле удалось, человечеству открылись бы возможности
коррекции прогресса, преодоления его специфического дальтонизма,
выражающегося в зоркости к большому и далекому и подслеповатости в отношении
малого и близкого. Но случилось иное.
Победил глобализм иного рода, значительно более враждебный жизненному
миру и нуждам молчаливого большинства, чем течения и идеологии классического
модерна. Вся критика технического, политического,
государственно-бюрократического и иного отчуждения, которым оказался чреват
большой мир модерна, была реинтерпретирована так, чтобы послужить алиби
безответственному сибаритству новых элит. В тяжбе больших и малых миров
победил первый, небывало расширивший свои масштабы - до глобального размера.
Глобалистика XX-XXI веков отличается от глобалистики 60-х гг. ХХ века тем,
что вся критика экономической элиты, алчность которой рождает экологические