"Федор Панферов. Бруски (Книга 3) " - читать интересную книгу автора

партии, без пятнышка, как свежая смородина. Даже самому Кириллу одно время
показался такой Кирилл слишком сладким, но, памятуя, что не похвалишь - не
продашь, Кирилл оставил его таким, каким он вышел за эти бессонные ночи...
В день заседания он долго сидел в приемной, рассматривая на столе
искусно вылепленных, покрашенных рыжеватой краской лошадей, и никак не мог
догадаться, к чему они тут, пока не подошел один из вызванных на заседание и
не воткнул в чашечку около лошадей окурок.
"Ага, пепельница", - догадался Кирилл и начал приглядываться к людям.
Их было много. Сбились они группами, готовясь к вызову в зал заседания.
Кирилл ждал, когда вызовут его, и твердил: "Так и скажу, так и скажу".
Через каждые десять - пятнадцать минут из зала выходили люди, и Кирилл
по их лицам стремился определить, как чувствовали они себя там, - за крепко
прикрытой дверью. Иногда ему казалось: там весело, хорошо, потому что люди,
выходя оттуда, смеялись, поблескивая глазами, иногда же ему становилось
страшно: люди вылетали из зала, поспешно одевались и, не глядя друг на
друга, быстро убегали из приемной.
"Этих ошпарили, - решал он, и сердце у него сжималось. - Вот так и нас
ошпарят... как таракан от кипятку и перевернешься".
- Двадцать седьмой вопрос, - сказала женщина, сидящая за столом,
уставленным телефонными аппаратами.
Кирилл дрогнул и быстро шагнул в дверь.
- Нет, нет, вы погодите, - остановила его женщина.
- Как? О "Брусках" речь будет... о том деле?
- Вас вызывают только по двадцать восьмому вопросу, а по двадцать
седьмому докладывает Богданов.
Кирилл снова сел на старое место - и двадцать - тридцать минут,
потраченные там, за дверью, на обсуждение вопроса, выдвинутого Богдановым,
показались ему вечностью.
- Вот теперь вам надо идти, - сказала под конец женщина. - Последний
вопрос ваш, - и ласково посмотрела на Кирилла.
Кирилл ждал, что, как только он откроет дверь, на него немедленно же
обратят внимание. Но он вошел, и никто даже не посмотрел на него, и Кирилл,
осторожно присев на первый попавшийся стул, глянул во все стороны.
В светлом зале, за длинным столом, покрытым красной материей, - углы у
материи были чуть-чуть пообтерты, - сидели люди. Люди сидели вдоль стен, за
спиной председательствующего. Их было много, и были тут всякие, известные
стране и неизвестные. Известные стране как-то выделялись. Так по крайней
мере показалось Кириллу. Он не догадывался, что выделяются эти люди в зале
только потому, что он знал их - одних по портретам, других по встречам на
фронте, третьих вообще по случайным встречам. Но ему казалось, что они
выделяются независимо от этого.
Вон сидит в углу Серго Орджоникидзе. У него очень большая голова, спина
широкая, а лицо такое доброе, что совсем не вяжется с фронтовыми поступками
Серго: как это такой человек и с таким добрым лицом мог вести красные части
в бой и так жестоко расправляться с врагами. А вон и нарком просвещения
Луначарский. Он и минуты не сидит без дела: то читает какие-то бумаги, то с
кем-либо перешептывается, поправляя на носу весьма старомодное пенсне. Он
чуточку обрюзг, этот человек - "блестящий оратор, универсал в науке, но с
весьма путаной головой", - как о нем говорил Богданов. Но он чем-то похож на
Богданова: так же просто держит себя, какая-то небрежность в костюме, и оба