"Федор Панферов. Бруски (Книга 3) " - читать интересную книгу автора

- Вот это - да! - громко сказал Кирилл.
- Но и этого еще мало. И из этой-то четвертой части лишь половина
содержит ту энергию, которая нужна человеку. Машина в промышленности дает
шестьдесят - девяносто процентов годного продукта, а зеленая машина -
двенадцать с половиной... Но и этого еще мало. Сельское хозяйство в том его
виде, в каком мы его с вами застали, требует при средней технике семьдесят -
девяносто дней в году, в то же время машина в промышленности работает
круглый год. В этом в сущности при наших условиях кроется разница между
городом и деревней. Эта разница будет существовать постоянно, неизменно,
если мы не переведем карликовые хозяйства в колхозы, если не поднимем на
небывалую высоту полезное действие зеленой машины. Пролетарское государство
ставит перед нами - и только оно может ставить - задачи всемирного значения,
такие задачи, которые не сегодня-завтра будет решать весь земной шар, ибо
коллективизация, совхозное строительство на основе максимального
использования техники дают Советскому Союзу ключи, которых не знал до сих
пор мир.
- Правильно! Верно! - взорвался Кирилл, поняв Богданова, и уже наметил
ладонь в ладонь, чтобы похлопать, но на него со всех сторон зашикали.
- Вы! Тут этого не полагается: академия, - шепнул все тот же Борисов,
перебежавший следом за Кириллом в первый ряд.
- Академия, - гневно проворчал Кирилл. - Сидите, как мухи в холод. Не
надоест?
И он снова переметнулся на Волгу, на "Бруски", удивляясь тому, что
Богданов уже пятнадцать лет занимается торфом. Это его удивило, и в то же
время он обиделся на Богданова за то, что тот до сих пор ему ничего
подобного не говорил, а всегда плел какую-то чепуху об индусских йогах. "Вот
он какой, этот чудаковатый Богданов. Зачем он только побрился? С волосами,
лохматый, он выглядел лучше, роднее: от него, лохматого, всегда веяло
землей, коноплями, а теперь к нему и не подъедешь..."

5

Тьма кутает степь, скрывая в оврагах белизну снега. Под колесами
тарантаса хрустит смешанный с ледком песок. Тарантас мечется, скользит,
готовый опрокинуться. И все-таки ночь хороша, откуда-то доносится
пригорько-ватый смолистый запах сосен - на соснах разбиваются почки; где-то
журчат ручьи, навевая далекое, детское: вспоминаются игры на поветях, рыжие,
золотистые, пахнущие прелью соломенные крыши.
В такие дни вся деревня греется на припеке - ребятишки на поветях, а на
сухих бугорках дремлет исхудалая плешинистая скотина, подставляя спины
галкам. Юркие галки щиплют шерсть на гнезда, а скотина блаженствует,
прищурив глаза. В такие дни даже хозяин дома, готовясь к севу, иногда
завернет за угол и постоит - так, ни о чем не думая, только прислушиваясь к
предвесеннему запеву земли. А земля поет в эти дни хорошо: она поет режущим
скрипом льдин, она поет талью, хлюпаньем пахоты, мягкой, вязкой, как творог,
она поет почками - почки лопаются, миллиарды почек - на соснах, на березах,
на угрюмом дубе, она поет травами - травы продираются к свету, к яркому,
ласковому солнышку, она поет - солнцем - его много, солнца, оно сочится,
звенит по-весеннему и не злит, не бесит, как в дни жатвы, когда начинает
палить несусветно, - тогда хочется закрыть его, заткнуть жаркую пасть,