"Федор Панферов. Бруски (Книга 3) " - читать интересную книгу автора

слезой прошипел: - они ведь жмут, - и весь сморщился. - Жмут. "Эй, слышь,
смотри, а то и пырнем!"
- Эх, чего боится, пырнут его! - Егор Куваев повернулся к своей жене. -
Пырнут!
- Ну, шуруйте, шуруйте, - проговорил Шлёнка, подавая исписанные бумажки
Епихе, как бы не замечая присутствия Митьки. - Шуруйте. Зовите народ к
нардому, а я в совет пошел.


Звено третье

1

На повестке дня стоял единственный, волнующий вопрос - земля.
Это она созвала людей со всего района, забила нардом представителями
сел, деревень, растревоженных судьбою загончиков, полос, всего, что
скапливалось годами, что пряталось во дворах, избах, подвалах, над чем
бились, дрожали, что охраняли, как охраняет медведица свою берлогу с
медвежатами, что расценивалось на жизнь - молодую, изуродованную,
затоптанную раньше времени, раньше срока.
Это она - земля, незримо присутствующая в нардоме, кричащая со стен
плакатами, лозунгами, - заставила стонать по ночам, скрепя сердце
подниматься и идти во двор, осматривать хозяйство, гладить под сараем
шершавой рукой дубовую стойку, прощаясь навеки с нею, со двором, с избой,
где каждое бревнышко, каждый камешек, каждая соломинка были уложены им,
хозяином, где он каждую вещь знал - знал, откуда она, за какую из них были
смертные бои с соседом по двору, по загонам в поле, по делянкам в лесу, где
было все родное, близкое. Та же будто солома на сарае - ржаная, но и не та:
своя солома имеет свое имя, своя стойка под сараем - поглядите, убедитесь -
совсем не та, что у соседа, хотя из того же дуба, срубленного на горе
Балбашихе. Другим стойка кажется простым дубом, а для хозяина стойка -
живая. Вот дубок, растущий где-либо в лесу, - хороший дубок, нечего зря
говорить, на него любо глядеть, но он еще чужой, не дворовый, а сруби,
принеси во двор - и дубок заулыбается, как хорошая невеста, одаряющая всех
ласковым словом, после которого хочется долго жить, после которого свет
кажется милей, дурак - умней, урод - красавцем... Да. что и говорить: разве
бывает так, чтоб свое было немило, чтоб свое ногой попрать?
Все было хорошо: текло, как течет Волга, как восходит солнце всегда за
Балбашихой-горой, как ходят люди, ступая по земле, а не вверх ногами. Верно,
шумели маленько, буянили маленько - те, кто засел там, на "Брусках". Пускай
бы шумели, пускай бы буянили: всяк ведь дурак на свой лад с ума сходит... Но
вот они снова поднялись - эти неумные люди, затрубили во все трубы,
забарабанили во все барабаны, кричат, раздирая глотку! Велят уходить...
Теперь площадка у двора, которую он, хозяин, с такой охотой разметал перед
троицей, украшая ее березками, посыпая золотистым песком, - теперь площадка
зарастет травой: не постоит на ней телега, как стояла она, бывало, после
полевых работ, не ступит на нее и нога коня, - коня уведут на общий двор, на
общую конюшню, туда же укатят телегу, унесут сбрую и оставят его одного,
хозяина, без лошади, как собаку без зубов.
А жить бы так, как жили: понемногу, по крохам собирать, гнаться за