"Федор Панферов. Бруски (Книга 3) " - читать интересную книгу автора

- Угу! Дела, значит, принимают сурьезный оборот, - дрогнувшим голосом
проговорил Никита, садясь за стол. - А милиция была?
При встрече с милиционером он испытывал смертельный страх и всегда
сворачивал, обходил, пугаясь, что тот может посмотреть ему в глаза, узнать
обо всех его проделках.
- Не была, говоришь, милиция? - переспросил он.
- Слыхала, как через двор пробежал кто-то за Ильей. Потом на берегу
стреляли.
- Шут его дери, твоего Илью.
- Твоего? Чай, не я его такого состряпала!
- Ну, меня не тревожьте. Дайте мозгой пошевелить. Нонче в поле не
поедем, погодим. - Достав из-за висящей на стене картины лист пожелтевшей
бумаги, огрызок-карандашик, склоняясь над столом, Никита прикрикнул: -
Зинка, слышь, что баю?
- Слышу. Скажу: спит.
И вот перед Никитой всплыл Кирилл Ждаркин. Он, огромный, стоит на
трибуне и, улыбаясь, читает письмо Ильи, а в зале все смолкли, смолк даже
Епиха Чанцев. Он сидит на конце сцены, около трибуны, поджав под себя ноги,
и смотрит на Кирилла разиня рот, как галка.
"Шибздик! - рассматривая его, злится Никита. - Ведь и человека только
половина осталась - грудь да башка, а тоже - власть заимел!" И слушает
Кирилла, ничего не понимая, удивляясь, почему так внимательно все тянутся к
Ждаркину, приложив ладошки к ушам, вытянув шеи, как гуси.
Ага! Илья пишет: "ячейщики народ обманывают". Что ж, есть то
маненько, - Никита согласен. Ловушку устроили для крестьян - нэп открыли:
торгуй, дескать, мужичок; а потом дверку затворили. Все может быть: каждый
человек в жизни своей свои силки расставляет: Никита - свой, Кирька
Ждаркин - свой, Плакущев вон - свой. Всяк человек... Ну что ж! Не попадайся,
оглядывайся по сторонам. Воробей, который посноровней, и тот в силок не
попадает, а снегирь вон дурак, как что - так в силке сидит. Что ж из этого?
Но вот тут уже Илья загнул. Налоги, слышь, неправильно на церковников,
торгашей. Слышь, церковники, торгаши беднее середноты. Это уж зря! С Никиты,
стало быть, надо все брать? Сам поди-ка повозись в поле, а то ведь болтаешь
только везде: где народ, там ты языком чешешь! Эко поехал!
- "Система большевиков, - читает Кирилл, - напоминает мне месть Емельки
Пугачева русскому дворянству, исторические времена переселения гуннов из
Азии в Европу..."
Лист в руке Кирилла задрожал, лицо сделалось пунцовым. Он поднял кверху
кулак, не стерпел, стукнул им по крышке трибуны и, срываясь с тихого голоса,
оглушающим, зычным басом начал метать в зал:
- Ты, Илья, в своей злобе, ненависти... Ты вот спрашивал - где кулак?
Ты - первый! Ты в своей кулацкой злобе готов замазать Ленина, партию -
людей, которые всю свою жизнь отдали на борьбу за освобождение трудящихся...
и после этого ты смеешь вот отсюда, перед теми, кто действительно проливал
кровь на фронте за дело республики Советов, ты смеешь кричать, что ты
защищал и будешь защищать советскую власть, - ты, кто пишет вот такие
писульки?!
"Не будет, не будет защищать советскую власть. Знаю я его, - шепчет
Никита. - Землю она нам дала, советская-то власть. Только и вы зря
поехали!" - хочет он крикнуть, но боится тишины.