"Федор Панферов. Бруски (Книга 3) " - читать интересную книгу автора

день тракторы стояли на площади, третий день их палило солнце, третий день
трактористы - ребята, девки - бродили по Широкому Буераку, отбивая невест у
парней, женихов у девок. Ходили с Феней Пановой. Вот девка! Разбитная
деваха... Но не было тех, кто привел тракторы, они не показывались, молчали,
что-то делали в Алае, - и это томило представителей сел: они тайком жили в
Широком Буераке, гоняя нарочных в свои села, поддерживая с ними связь.
В Алае в райкоме партии шло непрерывное совещание. На совещании
присутствовали Кирилл Ждаркин, Богданов, Шилов, Захар Катаев и человек в
военной шинели. Они искали тех, кто задушил Николая Пырякина, сумев выкрасть
у него накладные и отправить плуги со станции в неизвестном направлении.
- Хитро сделано... хитро! - прорывалось у Кирилла. - Зря ты на Яшку
показываешь, - отмахивался он от Захара. - Не его ума это дело. Смелости у
него не хватит: трус он.
Плуги вскоре были найдены на станции за Полдомасовым, но те, кто
задушил Николая, скрылись, не оставя после себя никакого следа. Вначале
Кирилл был убежден, что это дело рук Плакущева. Но Плакущев в то время
находился в Широком Буераке. На призыв Шлёнки вывезти хлеб он снарядил
двадцать четыре подводы, насыпал их зерном и с красным флагом отправил на
ссыпной пункт, а когда вернулся, на всю полученную за хлеб сумму купил
облигаций. Оставался еще Илья Гурьянов. Но и он не мог этого сделать: он
сбежал из нардома уже после того, как Николай был задушен.
И широковцы томились, томились и представители сел, ожидая вскрытия
весны; но больше всех сох, не находя себе места, Никита Гурьянов, ожидая
ареста. Он не знал, что за него хлопотала Елька. Встретив в райкоме Кирилла,
она, вся вспыхнув, тихо сообщила:
- Ты, Кирюша, голоса моего послушай. Не он. Он ежели и задушит, так
всем видно станет. Погоди его трогать, а то чего я в хозяйстве одна буду
делать? А хлеб у него вот где... в бане. Старую баню знаешь, у нас на речке?
Он ее хлебом забил, а потом с маковкой навозом завалил.
И Никита смертельно закручинился, когда из старой бани выгрузили зерно.
Днем он скрывался под сараем и, обняв собаку Цапая, жаловался:
- Сердцем гнию, Цапаюшка! Хлебец выкачали, теперь лошадок сведут,
коровушек. Кого нам с тобой тогда ласкать-миловать? Караулить кого?
А по ночам выходил за калитку, всматривался в улицу, раздувая ноздри,
втягивая в себя запах масел, керосина, крутил головой и, шагая по порядку,
задерживался у окон, прислушивался, и чудилось ему - мужики не спят, мужики
страдают, гниют сердцем, ходят под сараями, осматривают свое хозяйство и
тоскуют в одиночку, как грачи у разоренных гнезд.
"И могут, могут вспорхнуть и улететь, - пришла ему нелепая мысль,
чужая, но утешительная. - Грачи по осень куда деваются? - рассуждал он. -
Улетают... Вот и тут: вспорхнут - и улетят, как Маркел Быков!"
Вначале ему смешно было слушать Маркел а: тогда старая баня под обрывом
была забита зерном - тысяча шестьсот пудов, а теперь баня разворочена, и на
него, на Никиту, надвигается гроза. Грозу носит в себе Епишка Чанцев. Только
вчера Никита бросился было в поле, хотел пожаловаться загонам, но на
гуменнике перед ним неожиданно вырос из-за стога соломы Епиха.
- У-у-у! - зарычал Никита и двинулся на него. - Пригвоздить вот тебя,
как таракана! - и занес увесистый кулак над головой Епихи.
А тот засмеялся, тихо проговорил:
- Убей! Тенькни вот меня по кумполу. Да не кулаком. Кол возьми... Меня