"Федор Панферов. Бруски (Книга 3) " - читать интересную книгу автора

- А зачем тюкнул? - намеренно донимал Плакущев. - За такие ведь дела,
бывало, мужика народ - в насмешку до гробовой доски.
- А уведут - не насмешка? Уйди! Чего бороду через плетень пустил? Уйди
с глаз моих долой! Ну!
- Ты что меня-то? Я-то тут что? Эх, человек, душой бедный! - тихо
проговорил Плакущев и, покачивая рукой слабый кол плетня, усмехаясь, добавил
про себя: - Вот так и жизнь качается. Телица живет - жалко: уведут.
Зарезал - жалко. Такой он мужик. Что его - то кровно его, то мило. А-а,
тарантул жив, не унять тарантулят. Никакими силами не унять, - и, видя в
поступке Митьки, в делах тех, кто по ночам украдкой, не сдирая шкур, рубил
топором коров, овец, свиней, засаливая мясо, - видя в этом подтверждение
своего, наливался силой.
"Были дни, когда уходили, бежали в Турцию, Персию, глухую Сибирь.
Зверем жили, огнем палили. Пугачев гулял. Пугачев, что ли, барина вешал?
Мужик барина вешал, барчуков, как гнид, уничтожал. И теперь вот поднялась
Русь мужицкая - великая, от конца до конца нет краю. С ней пойдем. Детей
своих будем есть, себя - вот так, по кусочку, до последней капли, а не
сдадим. Стена за нами!"
Так хотел он говорить и теперь, шагая по опытному полю с агрономом
Борисовым, Кульковым Петром и Гурьяновым Ильей, злясь на непутевые,
извилистые мысли Борисова, и казалось ему - Борисов, сгорбленный, в черном
костюме, походит на грача, прыгающего у межи, а Кульков Петр - на дворняжку.
"Экий вьюн-ползун!" - ругнул про себя агронома Плакущев и, слушая его,
сжал кулак с намерением бросить Борисову в лицо самое колкое. Вот он,
Плакущев, давно покинул свое хозяйство, потерял семью, размотал самое
дорогое - дочь Зинку пустил по рукам, и каждую минуту его гложет одна и та
же мысль: "А ты, агроно-мишка! Какую жертву ты несешь! Ты трясешься над
теплым углом, над чистыми скатертями, над дородной белотелой женой и
тюлевыми занавесками. Ты плачешь над потерянным, как Митька над телицей".
Так хотел сказать, но не в его обычае говорить прямо - пусть через другое о
его думах узнает агроном Борисов. Вот кустик пепельной полыни. Плакущев
срывает кустик и разминает его на ладони.
- Этой мерзости не полагается у вас в поле быть? - с дрожью прерывает
он Борисова. - А вишь, и она есть. - Он истер полынок и бросил его в
сторону, на ветер. - Так вот и нас могут на мелкие части - и по ветру.
Обязательно могут.
Борисов взъерошился и стал походить не на грача, а на разъяренного
кабана в камышах.
- Здорово сказано - могут, могут развеять, а могут и не осилить,
если...
- И я, - резко перебил Плакущев, - то и говорю: переломают нас, как
полынь, бросят. Да ведь я ее бросил с семенами. И дай срок, тут полынь какая
попрет! Вот дождичек выпадет - полынь в сажень будет, - и остановился,
погрозил пальцем. - Они нас ломают, а семена остаются. Переломай полынь,
брось в землю - коммунист не вырастет, полынь хлынет. В них, что ль, нет
полынка! Ого! И в них мужичье семя сидит. "И в тебе", - хотел было добавить
он, но вовремя сдержался, заканчивая тихо: - Вера у меня такая.
Борисов весь сморщился, моржевые усы его запрыгали, глаза налились,
руки он вскинул, из-под черных обшлагов всплеснулись белые ладони.
- Вера - маяк наш. Да ведь и они не дураки. Противопоставьте. Этот