"Федор Панферов. Бруски (Книга 3) " - читать интересную книгу автора

надобно: не знай, кто жив будет, кто червей кормить. Ну... на победу!
И долго следил он за тем, как лодка с Ильей Гурьяновым и Петром
Кульковым, крадучись, шныряла в кустарнике, камыше, петляя водяными
прогалами. Затем он выволок из далекого угла Яшку Чухлява, говорящему: - То
тебе понять надо - мир легко потерять: отбейся от ста"! Рази я не пошел бы с
ними? Да вот, душа не лежит, уши мои не слышат, ум мой не приемлет. Собака и
та, коя смелость имеет, гордость, собака и та в почете; цену ей хозяин
знает. Наш хозяин - земля-матушка. Эх, люди! Одно помни - не ходи по земле
раскорякой - того она не любит...

А Гришка Звенкин в эту ночь спал крепко, безмятежно, до одури, как спят
перед праздником в жатву, вымывшись накануне в бане. Вчера, познакомившись с
Кириллом Ждаркиным, он по пути забежал к Нюрке Бирюковой, поделился с нею
своими тайнами, намекая, что и впредь будет с ней делиться:
- Ежели ты того, значит, как с другом жизни.
- Ой, Гришка! Чего болтаешь? - Нюрка вспыхнула и отвернулась, рдея,
будто от пламени.
И Гришка ушел радостный, довольный собой, Нюркой, всем миром и особо
Кириллом Ждаркиным, тем, как тот держался перед полдомасовцами; и, шагая к
своему двору, он старался шагать так же, как шагает Кирилл: твердо ступая на
землю, чтоб влажная от дождей земля зыбилась.
- В Колояре горит, - сказала ему мать утром, когда солнце еще не
золотилось в лужах, а на школьной крыше только что еще просыпались галки.
- А тебе что? В Колояре горит, а она стонет. Мать, чего, говорю, спать
не даешь?
За окнами гудел набат. Он бухал, ревел, словно колокола висели под
потолком избы, и Гришка втиснулся в постель, кутаясь в рваное одеяло,
стараясь заснуть, отогнать от себя страх, который всегда при гуде набата
поднимался в нем, как волна от бури, отчего ему всегда хотелось бежать или
крепко уснуть, чтобы потом проснуться и сказать: "А ведь ничего не было:
втемяшилось мне".
Но набат гудел, то отбегая куда-то вдаль, то снова врываясь, стряхивая
сон, поднимая в Гришке страх, привитый еще в детстве... и вот снова, как и
всегда при гуде набата, перед ним всплыло детство. Отец хватает его, малыша,
с постели, бежит с ним по задам, бросает в кустарник на берегу реки Алая.
Гришка от обиды хочет заплакать, но его пугают какие-то необыкновенные люди.
Они, залитые отблесками пламени, спускают в воду сундуки, сбрую, загоняют
лошадей, коров, а на берегу воют, причитают, падают на песок бабы -
лохматые, растрепанные. В черном небе носятся раскаленные головешки и гудит
набат... Наутро отец, сидя на пепелище, держит Гришку на коленях и молчит, а
мать копошится возле дотлевающих остатков. В улице вместо изб торчат
обгорелые остовы печей, похожие на "вздыбленных пегих лошадей... Отец тогда
так и не вышел из землянки. Его по весне положили в длинный деревянный ящик,
унесли за гуменник, сказав Гришке:
- Батька на море плавать поехал.
И с того дня в Гришку вселился страх - трепетный, тревожный,
заставляющий бояться набата, чужого шороха во дворе, чужого человека,
судьбы, о которой так часто говорили взрослые. И однажды, проснувшись ночью
от возни в избенке, он увидел лохматого человека. Человек гонялся за
матерью, хватал ее огромными руками, срывая с нее самотканную, морковного