"Оксана Панкеева. О пользе проклятий" - читать интересную книгу автора

делает, и "бросил вожжи".
Они целовались на темной улице, освещенной лишь полной луной и слабым
светом из единственного освещенного окна где-то под самой крышей одного из
домов. Он забылся настолько, что начал уже искать, где расстегиваются ее
голубые штаны, но она схватила его за руку и сказала "Ну не здесь же!" То
есть, в более подобающем месте она бы не возражала против продолжения, вдруг
понял Кантор, слегка опомнившись, и впервые за много лет ему стало всерьез
страшно.
Домой, придурок, вскричал внутренний голос. Скорее, пока стоит, бегом
тащи ее домой и продолжай!
Пошел на..., возразил Кантор, скорее из чувства противоречия, чем из
несогласия. Этого еще не хватало.
Дубина ты, она же хочет!
Да мало ли чего женщина хочет спьяну и с перепугу, снова возразил
Кантор и вслух сказал:
- Извини, я немного... забылся... Мы, кажется, собирались пойти выпить.
Он всерьез полагал, что таким образом им удастся отвлечься и забыть о
внезапном порыве, толкнувшем их в объятия друг друга прямо посреди улицы.
Ошибся, товарищ Кантор. Катастрофически ошибся. Не надо было шляться по
забегаловкам.... Вернее, пить больше не надо было, вот из-за чего все
случилось, но когда уже слегка пьян и когда уже бросил вожжи, разве придет в
голову считать выпитые рюмки да еще и думать о возможных последствиях?
Они что-то пили в подозрительной забегаловке, закусывая дымом и
традиционными солеными орехами, и где-то после третьей он забыл о своих
робких намерениях вести себя, как подобает достойному кабальеро. Уже не
смущаясь и не удивляясь себе, он вслух рассказывал ей, как она ему нравится
и какая она необыкновенная и удивительная... Даже, кажется, о том, как
безумно он ее хочет, но на этой стадии поручиться за точность своих
воспоминаний он уже не мог. А она сказала, что ей с трудом верится в
происходящее, поскольку все происходит, как в кино. Потом она объясняла ему,
что такое кино, но он плохо понял, поскольку был уже слишком пьян, чтобы
понимать всякие умные вещи. Потом он рассказывал ей мистралийские
политические анекдоты - нашел же, что рассказывать даме! - и уже дошел до
того, что начал исполнять в лицах фрагменты из запрещенной в Мистралии пьесы
"Путь наверх". Правда, политика ему быстро надоела, видимо, потому, что дама
понимала в ней ровно столько, сколько он в кино, и Кантор плавно перешел на
любовную лирику. Начал, кажется, с классики, а потом, забывшись,
декламировал вслух на все заведение любимые когда-то стихи на всех языках
континента, в том числе, кажется, на хинском... Его понесло настолько, что
он начал было даже петь, решив почему-то, что раз в Ольгином мире барды с
такими голосами сходят за певцов, то почему бы и ему не попробовать.
Неизвестно, до чего бы он еще дошел, но в краткий момент просветления вдруг
заметил, что все наличные дамы почему-то собрались у их столика, а все
мужчины начали на это неодобрительно посматривать. Провоцировать драку у
него не было никакого настроения, поэтому он напомнил даме о том, который
час и предложил проводить ее домой.
Они шли в обнимку по пустым улицам, распевая во весь голос:

Зажав в руке последний рубль,
Идем туда,