"Алексей Иванович Пантелеев. Экспериментальный театр" - читать интересную книгу автора

немецком вполне хватает. Легче всего мне говорить с людьми, для которых
немецкий не является родным, например - в Венгрии, где очень многие пожилые
люди еще помнят государственный язык Австро-Венгерской империи. Но беглую
немецкую речь, да еще на швейцарской сцене, да при этом еще какой-то
профессиональный малярный жаргон - я почти не понимал. Пожалуй, честнее
будет сказать - не понимал вовсе. Изредка выскакивало какое-нибудь знакомое
слово или даже небольшая фраза, которым я радовался, как радуется
заблудившийся в лесу далекому "ау", но потом снова все глохло, сливалось в
невнятную тарабарщину, и я уже не делал попыток вслушиваться и не пробовал
понять, о чем там идет речь. Тем более что нам уже было не до этого.
Маляры, как только вышли на сцену, тут же принялись за работу.
Пожилой расставил стремянку и, поднявшись на одну-две ступеньки, стал
красить снизу висящую над ним толстую трубу, а юноша залез на другие трубы,
лег на них животом, подвесил рядом ведерко и стал красить то, что было
впереди него, постепенно отползая назад, как раз в нашу сторону. Красили они
не как-нибудь, а по-всамделишному, как заправские маляры: кисти окунали
глубоко, перед употреблением стряхивали с них лишнюю краску, мазки делали
сильные и уверенные, и с каждым взмахом этих факелообразных кистей мы,
сидевшие в первых рядах, невольно вздрагивали и отшатывались.
- Прошу тебя, возьми, пожалуйста, - услышал я встревоженный шепот Элико
и почувствовал, как что-то тыркается мне в бок. Конечно, это была
злополучная сумка. Я сунул ее под халат, зажал коленями и при этом должен
был двумя руками натянуть полы халата, для чего пришлось несколько согнуться
и принять не совсем удобную и естественную позу.
А на сцене или, точнее сказать, над сценой продолжался оживленный
диалог. Старик на что-то жаловался, молодой быстро-быстро говорил какие-то
возвышенные, бодрые слова. И когда он так говорил, он особенно энергично
взмахивал кистью, и всякий раз мы отшатывались назад или падали головами на
плечи соседей. Наконец наступила минута, когда я вздрогнул, дернул головой и
сказал:
- Готово. Уже есть.
Элико искоса взглянула на меня и, подавляя вздох, сказала:
- Да. Около носа. На щеке.
Руки у меня были заняты сумкой, я мог только пошевелить носом.
- Чешется, - сказал я.
- Я сейчас вытру. Но - что делать? - платок у меня в сумке.
- Ничего. Я потерплю. Помолчим давай. Мы мешаем соседям.
Тут меня ляпнуло по носу. Элико сидела ближе к малярам, но почему-то в
зоне огня оказался именно я. Я схватился за нос, выпустив при этом сумку, и
она с малоприличным шумом упала на каменный пол.
На мое счастье, в эту минуту на сцене появился еще один персонаж -
директор или владелец предприятия. Маляры приостановили работу и стали на
что-то жаловаться и чего-то требовать. Хозяин им отвечал.
Пользуясь передышкой, я рукавом халата незаметно вытер нос, покосившись
при этом направо. Многие молодые люди тоже платками и рукавами вытирали
лица. Все при этом почему-то радостно улыбались. Один, помню, сделал из
газеты два кивера - для себя и для своей девушки. У меня газеты не было, и в
дальнейшем мне оставалось лишь надеяться на милость автора и постановщиков.
Милость эта была проявлена. После директора на сцене появился человек в
синем комбинезоне. Почему-то его называли монтером. Но уже по одному тому,